Она так увлечённо рассказывала, так в лицах изображала всей действующих лиц, что я их прямо представила: и доцента Комарицкого, пожилого, худощавого человека с замкнутым выражением лица, и как он вдруг тоже повеселел, когда студент порекомендовал ему поставить «отлично» юной Евдокии Ивановне. И я представила этого студента, постарше, с пылающими щеками, успевшего повоевать, и как он задорно улыбнулся севшей в лужу Евдокии Ивановне. И её представила молодой, с русой косой, с наивными, испуганными и пристыженными глазами.
– Комарицкий поставил «отлично» нам обоим. А за этого студента я впоследствии вышла замуж. Это был мой Коля.
Первый порыв был – спросить, узнать подробности, но нет. Нельзя. Я чувствую, что нельзя спрашивать. На всём личном лежит некое табу. Если она захочет, расскажет сама. Я знаю, что трагедия постигла её сына и невестку, они погибли в автокатастрофе. Про мужа тоже можно узнать. В гугле и на сайте университета. Сказано, что он умер от болезни. Она застыла, глядя на небо в огромном окне в своих двух очках с переломанными дужками, замотанными где скотчем, а где изолентой. Конечно, внучка может купить ей новые, но эти очки такая же составляющая её мира, как и весь прочий бардак в комнате. И когда мы закончим разбирать бардак, когда книги увезут, всё вымоют, упорядочат, может быть, даже сделают ремонт, тогда она разрешит купить себе новые очки.
Какая она величественная. В своих чёрных платьях. Она их часто меняет. Но всегда чёрные и непростые, до полу. Наверное, шьют на заказ. Села, откинулась на спинку кресла, распрямилась, а ведь всегда горбится. Если она встанет, выпрямится во весь свой рост, развернёт плечи, она будет очень высокой. Монументальной.
Ночью ко мне пришла Евдокия в образе Пиковой Дамы. Она была в необъятной ночной рубахе и чепце с лентами. Её лицо в свете фонаря за окном отливало зелёным и фиолетовым. Её хорошо поставленный голос загробным эхом метался по нашей с Настей комнатушке, но Настя безмятежно спала. Евдокия снова в мельчайших деталях повторила мне свой рассказ про Бальмонта, под конец торопясь, проговаривая слова с немыслимой скоростью, от чего они сливались с эхом, и, таким образом, слышно было уже двух Евдокий: привидения и эхо привидения, но я, тем не менее, всё понимала и запомню, наверно, рассказ про Бальмонта на всю жизнь.
***
Ну вот зачем я всё ей это рассказываю? Как непрофессионально! Семейные дрязги надо держать при себе, а я! Но как же меня всё достало! Ещё месяц держаться, сил нет никаких. Каждый день, каждый день пытка, Никита как с цепи сорвался. Помои льются неиссякаемым потоком. Настю жалко, как его заткнуть?! И на продажу квартиру не выставишь, пока нет решения суда. О, боже!
– Машенька, то, что вы говорите, для меня звучит полным абсурдом, я вам верю, конечно, ваша история не первая, я слышала подобное и от подруг и от коллег, но странно, что времена меняются, условия меняются, всё меняется вокруг, а ваш муж остался первобытным человеком, не владеющим второй сигнальной системой. Я вам очень сочувствую, хотя мне ничего подобного, к счастью, переживать не пришлось. И в нашей семье с Николаем, и в семье моего сына на первом месте стояло уважение и логика. Мы очень хорошо жили, дружно, нас ведь связывали ещё и профессиональные интересы, и сын видел, как можно строить отношения в семье.
– Да, Евдокия Ивановна, я сама не понимаю, как можно быть таким глухим, таким… не понимающим, таким алогичным, не знаю, как объяснить… Здесь логикой не пахнет, здесь какое-то… ну, я не знаю, умопомрачение. И я с ним вынужденно живу, хотела квартиру снимать, но всё-таки решила экономить деньги, и чувствую, что сама схожу с ума. А не может быть, что это настоящая паранойя? Настоящий диагноз? Вот мы жили-жили, а потом он стал сходить с ума, только медленно, и я не замечала, потому что это было очень постепенно?
