Она оставалась неподвижной, лишь быстро заговорила очень тихим голосом что-то, на непонятном языке:
– Господин, мой добрый господин! Не делайте этого, это нельзя, не сейчас! Поймите меня! Прошу вас!
Он, кажется, понял её, и с большим усилием отпустил её маленькую руку.
Мысли его в сумасшедшей пляске метались в голове, сводясь к одному:
– У неё нет любимого фюрера, она не посещает партийные собрания….
Его начавшиеся размышления прервало «хлопанье крыльев журавля» и его же громкий голос, произнёсший очевидно финальную философскую фразу. И тут, словно холодным ливнем, его окатило понимание слов Тай-Тикки, вернее он подумал, что правильно понял их. Вместо актёров на сцене, перед глазами ему явилась его Саша, из последнего сна. Она лучезарно улыбалась, весело махала ему руками и великолепное сочетание её пышных белокурых волос с солнечным светом, делало её какой-то не совсем настоящей. Она светилась, до уже нестерпимой яркости и Рейнгхард был вынужден даже прикрыть рукой глаза.
Раздался шум аплодисментов и видение пропало. Вокруг стояли зрители и аплодировали. Актёры на сцене склонились в поклонах. Небольшой зал наполнялся светом, от того, что служитель, стараясь быть незамеченным, быстро передвигался от одного подсвечника к другому и зажигал огонь на свечах. Зрители стали расходиться. Рейнгхард так и оставался стоять на месте со сложенными после хлопков ладонями.
Тай-Тики осторожно взяла его руки и опустила вниз.
– Всё кончено, мой господин! «Нам пора идти!» – негромко произнесла она, впервые за вечер глядела ему в глаза. Увлекая его руками, она добавила, – Нада хади!
– Да, да, я понимаю. Нада хади! Что же, тогда пошли!
Он посмотрел на неё, улыбнулся, согласно кивнул головой, и они направились к выходу. Саша победила, принеся некоторое облегчение капитану, но не стала от этого ближе. Выйдя из театра, он увидел машину и тут же, какой-то офицер, с погонами лейтенанта Вермахта, спешно приблизился к нему.
– Господин корветтен- капитан, я за вами! Необходимость требует немедленно прибыть на базу.
– Хорошо, – ответил Рейнгхард и произнёс, – Одну минуту….
– Офицер кивнул головой:
– Да, я понимаю, меня проинструктировали…, проститесь с мадмуазель, я подожду. Время терпит.
Рейнгхард направился к Тай-Тикки и в ту же минуту к крыльцу здания подкатил уже знакомый экипаж. Он взял её за руки, она не отстранилась, а лишь не моргая, смотрела на него с огромной и нескрываемой печалью.
– Прости, я должен…, ах ты ж, – спохватился капитан, вспомнив в очередной раз, что она не понимает его слов.
Она словно поняла его и теперь смотрела то на Рейнгхарда, то на офицера, стоявшего возле автомобиля и только лишь: «Нет…, нет, мой господин!», словно рвалось из неё. Она ещё больше походила на ребёнка, который по какой-то причине расстаётся со своим родителем. Два ручейка слёз, один за другим пролились из раскосых глаз.
– Нада хади, – тихо сказал Рейнгхард, приложив свою руку к себе, а потом дотронулся до её руки, лежавшей на груди, и добавил, – Хади ненада! Так надо, так будет лучше.
Лошадь, запряжённая в экипаж, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и мотала головой. Капитан подвёл Тай-Тикки к экипажу, открыв лакированную маленькую дверцу, помог взойти девушке по ступенькам. Он резко развернулся и быстрым шагом направился к автомобилю. Стоявший офицер выбросил сигарету, и сев в машину после Рейнгхарда, они тронулись с места. Вскоре редкие огни города скрылись окончательно.
