Эти прогулки продолжались несколько дней, потом, как-то незаметно, они забрели на танцевальный вечер в «Ленинградце». Соня никогда не бывала на танцах, даже в школе. Хотя Ленка Ропшина и учила ее танцевать на Авиационной в родительской комнате под песни Хиля, разносящиеся по комнате из стоявшего на четырех тонких ножках огромного приемника, по шкале которого можно было изучать географию: Берлин, Париж, Лондон и много-много названий других вовек недосягаемых городов.
Потом они перешли в номер Олега, где она впервые попробовала шампанское – сладенькая газировка, от которой кружится голова. Его разговоры стали более напористыми. Выяснилось, что она ему очень нравится, и что он увезет ее туда за полярный круг в чистоту снегов и прекрасных людей, что он уже написал об этом своей маме, которая ждет их с нетерпением. Он был нежен и умел.
Когда они расставались, в конце срока его путевки, он внимательно записал ее адрес, оставил свой и обещал написать, как только приедет, и потом она поедет к нему.
В последующие дни Соне казалось, что мир вокруг прибывает в каких-то нежно розовых тонах. Как будто целый день встает заря.
Писем не было, время шло и выяснилось, что ждет ее семью пополнение. Тогда решилась она сама Олегу написать, вдруг он записал ее адрес с ошибкой, или она в волнении что-нибудь не так сказала.
Ее письмо вернулось через две недели с отметкой, что такого адреса не существует.
Пошла Соня на почту, где работала мама одной из ее одноклассниц. Та, посмотрев какие-то справочники, объяснила Соне, что такого города не существует, а индекс – это один из индексов Ленинграда.
Сонин мир погрузился в кромешную темноту, как ночью. Ощупью нашла дверь, по улице шла, очень внимательно нащупывая дорогу ногой, а когда пришла домой, то включила свет, хотя комнату заливало полуденное солнце.
***
Родился Сереженька слабеньким и уж очень маленьким. Да это бы ладно, но и подрастая, он сильно отставал от сверстников и в росте, и в развитии. Соня частенько, глядя с состраданием во взгляде на маленького своего сыночка, вспоминала тот давний теперь уже эпизод.
…В тот день она была дома, а отец с Егором Николаевым сидели около старого, сколоченного еще при царе Горохе, столика во дворе и допивали, принесенное Егором. Соня всегда удивлялась, надо же, Егор такой еще вообще-то молодой, а пьет, не меньше ее отца, куда его Клава смотрит?
– Слышь, Костик, тебя, говорят, можно поздравить скоро? С тебя приходится, – ухмыльнулся Егор.
– Ты чего это? – удивился Кулешов.
– Скоро дедом станешь!
– Ты чего ё…у дался? – навалился на стол Константин, уперев злой взгляд в собутыльника.
– Да остынь ты! – отпрянул Егор. – У Клавки знакомая в этой, как ее, в консультации бабской работает, она и рассказала про Соньку твою.
Константин поднялся, подтащил костыли, оперся о них и поволок ногу к крыльцу.
– Эй, эй Костик, ты полегче! – попытался преградить ему путь Егор.
– Отвали, допили уже, иди отсюда!
В доме отец застал Соню, склонившуюся в три погибели над помойным ведром, ее выворачивало изнуряющей тошнотой.
– Ах ты, сучка гребанная, вот как ты отравилась, оказывается! – с порога закричал Константин и сильно ткнул дочь костылем в спину, так, что она завалилась на бок.
Отец встал над ней, уперев костыль ей в грудь:
– Нагуляла, шалава, на что кормить собираешься? У-у прибью, потаскуха! – взвыл он и, опершись на один костыль, начал с остервенением лупить дочь другим, не разбирая, куда попадает, а Соня, сжавшись в клубок, пыталась защитить от ударов живот…
