Федька невольно попятился.
– Опять! – крикнула она.
– Чего тебе? – огрызнулся сын.
– Я спрашиваю: опять? Сколько это может продолжаться? Ну! – и она, привстав на цыпочки, дала ему подзатыльник. – Сколько тебе говорено, переговорено? Сколько обещался!
– Ну, мать, – просительно проговорил он.
– Что мать? Что мать? Эх, паршивец ты этакий! Мало мне отца, так еще и сын обормотом растет! Где это видано, парню шестнадцать лет, а он вино хлещет чуть не каждый день! Что? Хочешь, как отец стать?
– Ну, мать.
– Эх, горе-горькое! Удавиться легче!
Она опустилась на табурет, медленно покачивая головой, и затихла, замерла, уперев взгляд в пол.
Федьке стало нестерпимо жаль мать, себя, захотелось громко расплакаться. Способность «быстро пускать слезу» он унаследовал от отца, но в отличие от того ужасно стеснялся этого и старался скрыть, как он сам это называл: «плаксивость», под внешней суровостью и даже злобой.
Так было и в этот раз. Чувствуя, что может расплакаться, Федор зло крикнул:
– Хватит меня учить! Я сам зарабатываю! Такой же человек, как все!
Он хотел быстро выйти из кухни, но покачнулся, взмахнул рукой и скинул со стола новую пузатую чашку. Та отлетела и, ударившись о стену, разбилась на мелкие кусочки. Это окончательно вывело Федора из себя и, пнув осколки ногой, он выбежал из квартиры, а на лестнице, вдруг, остановился, как в стену уперся, вспомнил, что мать очень любит чашки, всегда аккуратно протирает, чуть не каждый день переставляет их, и тут, уже не сдерживаясь, расплакался, но через минуту стиснул зубы, стукнул кулаком по перилам, зло выругался и пошел на улицу.
Он перешел проспект и дворами вышел к школе, сел на скамейку возле футбольного поля и закурил.
Старшеклассники играли в регби. Все грязные, взмыленные, взлохмаченные.
Федор, сначала со скуки, но потом все более и более увлекаясь, начал следить за игрой.
Вдруг кто-то сел рядом на скамейку. Федор обернулся:
– Здорово!
Это был его бывший одноклассник – Сергей Никитин – Серж. Он, не торопясь, слегка распустил узел галстука, расстегнул ворот рубашки, поставил на скамейку маленький блестящий портфель-чемодан, закинул ногу на ногу и ответил, прищурившись, глядя на поле:
– Привет.
– Как житуха? – спросил Федор.
– Отлично.
– Чего здесь делаешь?
– Сижу, как ты можешь видеть.
– Со школы, что ли, так поздно?
– Нет. Просто не очень спешу. Наклевывается неприятный разговорчик с предками. Мораль читать будут. В общем, проблема отцов и детей.
– Что так?
– Так. За свою неловкость придется сегодня вечером поплатиться хорошим настроением.
– В школе, что ли, попался с чем?
– Да. Списал неудачно.
– И всего-то! Ну-у!
– Всего. Наш математик и папенька близко знакомы, наверняка, уже звонил домой. Скандал в благородном семействе.
– У меня тоже скандал был, – вздохнул Федор.
– Из-за чего?
– Да, сегодня стипуху дали, вот мы с корешками и уговорили пару пузырьков, – он говорил нарочито небрежно. – А мать унюхала и в разговоры ударилась. Только я смотался, надоело все, к черту!
– На свои пьешь. Имеешь право.
– Ха, я еще и халтурю иногда, так что денег хватает.
– Чем занимаешься?
– Да так, где чем, ну, в общем, по специальности.
– И кто же ты?
– Буду автослесарем.
– Дефицитная отрасль.
– Ха, ты как думал! Нафиг, было в девятый идти. После еще, небось, в институт намылился. Шел бы в путягу. Три года, и сам себе хозяин.
– Нет, спасибо. Кувалду в руки не возьму.
