– На четверг. Сам не знаешь, что ли?
Кузнечик не отвечал и заворожённо следил за буквами, выбегающими из под шарика Колькиной ручки.
– Ты чего?
– Тетрадь дай! – вдруг прошептал он.
– Какую?
– По физике. Быстрее давай!
Кузнечик произнёс это таким тоном, будто ухватил за хвост кобру, и Колька не осмелился возражать. Покопавшись в сумке, выудил нужную тетрадь.
– Держи!
Кузнечик принял её двумя руками, словно древний фолиант, раскрыл и положил аккурат под розовой.
– Ты чего делаешь?
– Смотри! Я же говорил, что почерк знакомый.
– Ты чего, обалдел?
– Смотри, смотри! Вот «Задача», вот знак равенства. Говорил же, что у тебя чёрточки враскорячку.
– Щас получишь!
Но Кузнечик так увлёкся, что не воспринимал угроз. В нём проснулся азарт гончей, ухватившей добычу.
– И девятка такая же, и буква «б» ненормальная…
– Почему ненормальная? Ты сам ненормальный.
– И рисунки кривые, и «Дано» пишешь с маленькой буквы, и самолётики на полях рисуешь.
– Где с маленькой, покажи «с маленькой»? Это большая, просто я пишу так.
– Твоя тетрадь. Однозначно.
– Но я же её не писал.
– А ты в этом уверен?
Из очкастого взгляда Кузнечика просачивалось некое сомнение в нормальности друга. «Раз уж он не верит – никто не поверит», – с тоской подумалось Кольке.
– Но ты же видел, как я вынес её из подземелья.
– Видел, – согласился друг, и добавил. – Но не видел, как внёс, – и показал на рюкзак.
Мысль была столь глубокой, чуть не захлебнулся в ней. Спас его весёлый мотив звонка на перемену.
Удивительно, что школьные звонки по-прежнему называют звонками, хотя это давно уже не звонки, а мелодии: легкомысленные – на перемену, и жизнеутверждающие – на следующий урок. Следующим уроком было физика.
– С сегодняшнего дня писать контрольные будем в тетрадях. Скажем спасибо нашей старосте, – и поднял над головой стопку розовых тетрадок.
Кузнечик торжествующе пхнул Кольку в бок – дескать, теперь всё ясно. Но он был не прав. Всё окончательно запуталось.
– Всё окончательно ясно, – убеждал Кузнечик, – Ты проник в лаборантскую, выкрал розовую тетрадь и исписал её свойственным тебе почерком.
– Не делал я этого. Не помню.
– Естественно, не помнишь, поскольку действовал в летаргическом сне.
– Кончайте нести чушь, – обернулась Светка, – Летаргический – это когда хоронят. Когда живой, как мёртвый. А когда хулиганят и не помнят – это сомнамбулы, – и отвернувшись, демонстративно сделала вид, что слушает учительницу.
– Я и говорю – в собнамбулическом сне, – поправился Кузнечик. – Потому как без памяти был.
– Ну, на кой мне исписывать тетрадь? – из последних сил возразил Колян.
– Это ты спроси у своего подсознания.
Кузнечик знал много непонятных слов.
На следующий день прояснилось, что пресловутую тетрадь Коля не писал. Но легче от этого не стало.
Физик раздал тетради с проверенной контрольной. Коля осторожно приоткрыл свою, словно опасаясь спугнуть удачу. Но опасаться было нечего, поскольку удача и не помышляла сюда заглядывать. Страница была исчёркана красными чернилами, на полях красовались большие вопросительные знаки, и всё это великолепие подытоживала неумолимая в своей уверенности двойка.
Колян надеялся на три, пусть, три с минусом, понимая в душе, что эти надежды эфемерны. Он, конечно, учил, вернее, пытался учить, но все эти плотности-объёмы никак не хотели укладываться в голове, видать, не приучены были. И всё-таки Колян был достоин тройки, пусть самой маленькой, просто мысли его были заняты розовой тетрадкой, и он напутал даже в том, что знал.
