– Не нужно сожалеть об ошибках, – донеслось из глубины. – Напрасно ожидая, будто сожаление когда-то перевесит их притягательность.
Голос угасал с каждым словом, и последнее было сказано почти шепотом. Будто невидимый источник отдалялся. Он таял вместе с уверенностью, слышала ли Полина что-то вообще.
Оглядев двор еще раз, мать, жена и подруга медленно побрела прочь, оставляя позади не только лестницы и бельевые веревки, но и старую пластинку – заботы о близких, пустые разговоры с подругами и даже шубку из альпийской козы. Полина уже понимала, что там, откуда она пришла, все идет по-прежнему, одинаково. Чередуя утренний кофе, хлопок двери за сыном, работу, на которой не все ладилось. Звонки, сериалы и суету среди вешалок бутиков. Всё это «прежнее» оставалось в сумраке проходной арки, угол которой, породив те самые обстоятельства, избавил ее от последствий. Жизнь почему-то временно давала ей передышку.
«Ши-ши-ши-ши…» – звук винила быстро стихал и, наконец, угас.
Остановившись у дома с покатой крышей, наполовину скрывающей окна второго этажа, перед мостом над речушкой, она увидела табличку с медной патиной: «Старая царская таможня».
– Зачем я тебе? – прошептала женщина и потянула ручку двери – та поддалась.
«Медвежий угол, – назидательно произнес рослый сорокалетний мужчина с округлым и румяным лицом, больше похожий на игрока в баскетбол, чем на профессионального охотника. Он обращался к Бочкареву и Самсонову. – Ходите только вдвоем – нынче их много что-то».
Леонид Кузьмич Амосов, управляющий строительным трестом на севере области, вмещающей три Франции, был спокоен всегда. Здесь, в девяти сотнях километров к северу от Иркутска, у верховьев Нижней Тунгуски, охотился еще его отец Кузьма Аверьяныч – коренной сибиряк, не мобилизованный по брони на фронт в сорок первом. Армия нуждалась не только в снарядах, но и в мясе, рыбе и прочих дарах матушки тайги. Благо, владения последней простирались на три тысячи километров на запад и столько же на восток. Причем, до ближайшей деревни было дней десять ходу: через непроходимые болота, неглубокие речушки по распадкам голубеющих в утренних туманах сопок, покрытых кедрачом да березой – самой верной российским просторам и самой выносливой, как и живущие на них люди. Тайга, эта зеленоглазая царица Сибири, с радостью привечала на своих бесчисленных тропах геологов, охотников и прочий бродячий люд, рассчитывая на новых искателей приключений, влекомых ее щедростью и красотой.
Именно у брошенных геологами пару лет назад трех новеньких «камазов» и остановился, рыкнув, вездеход с нашими героями, которые с удивлением смотрели на автомобили, груженые покрышками.
Леонид Кузьмич на этом чуде техники, гусеницы которого избороздили пол Эвенкии, забрасывал к базовому зимовью, что в двадцати верстах отсюда, припасы на время предстоящей соболиной охоты и зазвал друзей побродить с ружьишком, подышать свободой ни где-то под Парижем, а здесь. Не придуманной, а живой, широкой и честной, как душа этих просторов. Пока с напарником они починят крышу и подготовят «базу» к основному заезду через две недели.
– По «зимнику»17 в позапрошлый год заблудились. На Ванавару тянули, – напарник, водитель-универсал, кивнул на «камазы». – Людей вертолетом вывезли, а стекла медведь покрошил – искал сгущенку.
– Чего же потом не забрали?
– Богато живут, – тот махнул рукой. – Пойду, масло проверю.
