И направился к вездеходу.
Амосов тем временем осматривал кабину дальнего грузовика.
Они видели сегодня несколько зимовий с выдранными окнами. По традиции, уходя, охотник должен оставить припас для какого-нибудь бедолаги, его последнюю надежду. «Бедолагой» в одночасье можешь стать сам – бурные объятия рек давно перестали считать унесенные рюкзаки, снасти и ружья. Этот-то припас и влечет хозяина тайги. Ну, а если доведется сыскать сгущенку, удовольствию «косолапова» можно только позавидовать.
– Дальний вообще в полном порядке, кабина цела – заводи и вперед, – Амосов подошел к друзьям. – Ладно, переночевать есть где, – он кивнул на избушку у небольшой речки внизу. – А завтра – назад, двадцать километров на юг, до поворота на базу, помните, где зарубки?
«Не проскочим»! – отвечал Самсонов, улыбаясь, и посмотрел на Бочкарева, который был почему-то серьезен.
– Ну, ну.
Через несколько минут напарник, вытирая руки от смазки, весело бросил: готово!
– Так только вдвоем! – крикнул Амосов, хлопая дверцей кабины.
Гусеницы лязгнули, рев двигателя начал удаляться и, наконец, затих меж сосен.
– С двумя ружьями, думаю, не страшно, – бросил вслед Бочкарев.
– Не скажи, медведь, если захочет, обязательно «скрадет». Мне Серега рассказывал. Человек в лесу беззащитен без собаки. Нюх не тот… Ладно, пойдем, кинем вещи в зимовье, да прощупаем вокруг – может, рябчика какого на вертеле сварганим. А то вечереет. И дровишек подсобрать надо бы.
– Слушай, Амосов-то оборотистый мужик – и вездеход, и должность… сам себе хозяин. Хватка, одно слово! – восхищенно покачал головой Виктор.
– А то! Потомок Ермака! Пошли, что ли.
Они вместе направились к низенькой избушке в десятке метров от переката – ме́ста, где речка мелела, раздаваясь вширь. Собрав на поляне сухие веток для печки и бросив рюкзаки, они с ружьями двинулись вглубь леса. Самсонов уверенно ступал впереди. После пяти минут ходьбы он остановился.
– Что-то не нравится мне здесь – слышь, тишина какая.
– А какая должна быть? – Виктор, понимавший в альпинизме гораздо больше, нежели в охоте, замер у кустов позади.
– Мертвая. Птички не поют, – Самсонов глянул на вершины деревьев. – Ты вслушайся. Полная тишина.
– И что это значит? Без жаркого? Глухаря заварим, чего жадничать?
Они подстрелили птицу еще утром, по дороге сюда.
– А может, рядом кто ходит. Птицы тогда смолкают. Пережидают.
– Ты брось нагнетать-то. И так не по себе.
– Да ничё, просто темнеет, а то можно бы и дальше пройти. Вон ольхи да березы сколько – самый корм рябчику.
– Ешь ананасы, рябчиков жуй – день твой последний приходит, буржуй, – пытаясь бодриться, ответил Бочкарев. – Пусть жирует птаха.
– Хай живе, так и быть, давай обратно. Чай еще закипятить надо.
Самсонов снова двинулся первым. По мере приближения к реке настроение поднималось. Они весело обсуждали впечатления уходящего дня.
– Послушай, а напарник-то ловок на руки – сколько глухарей набил! Мы только за ружья, а он уже рычаги бросит и бах!.. бах!
– Да, и копылух18 полкузова. А у них мясо не-е-ежное, тает! «Рукастый» дядька. Редкий экземпляр.
– А гусеницу как чинил? Да… с таким в тайге не пропадешь!
– Гусеница что. Вот фрикцион полетит! Амосов его шофером лет десять держит. Вместе и охотятся. И глаз – алмаз. Рассказывал, как-то по снегу уже на лыжах идут, видят – в километре по склону мужик на их участке промышляет. Гребет себе хоть бы хны. А за это в тайге можно поплатиться. Я слышал, лет пять назад пара молодцев то ли выходили откуда, то ли зачем еще – зимовья грабили да жгли. Так одного нашли к дереву привязанным. Чуть не помер от голода. А второго ищут до сих пор.
