– Не за отцом, за ответом.
Женщина удивленно подняла глаза.
– Я напомню вопрос: какова цена бессмертия? И кто платит.
Лена безучастно пожала плечами – ее волновало совершенно другое.
Слепой двинул рукой, цепи загремели.
– Скажи, – вопрос был неожиданным, – что нужно совершить, чтоб не родить чудовища?
Гостья вздрогнула:
– Как? Этого можно избежать? – самообладание колебалось. – Не сделать… – слова отдавали болью, – это мне?! Вы хотите сказать…
– Ступай.
– Нет! Скажите! Ради всего святого, скажите! – голос перешел на крик.
– Не знаю, – Слепой опустил голову еще ниже. – И если бы знал, сказать не дали бы. Но до шести лет чудовище будет розовощеким малышом.
Лена готова была разреветься.
– Вот и всё, что мне подвластно. Оно будет служить тебе, – эти неожиданные слова остановили. – А теперь ступай.
– Куда?.. – несчастная огляделась. – Я заблужусь… снова.
– Заблудиться можно только в жизнях… продолжая не свою… а придуманную, – пленник герцога коснулся пустых глазниц, голова начала подниматься, пальцы медленно сползли по лицу. – Запутаться в отношениях, обмануться в спутниках, а потом скинуть себе цену и укрыться от совести, сводя счеты, мстя за потерянные надежды, неразделенную любовь. И снова обманывать себя, думая распутать отношения, найти «подруг», разделяющих оправдания, одобряющих поступки. Но таких же несчастных. Которые лишь играют в сочувствие. Порой сами веря в него. Остановись, остынь… всмотрись и поменяй. Вернись в начало. В детство.
Эти слова Лена прослушала, замерев, понимая лишь отчасти.
Слепой взялся за поручни, чуть подался вперед, желая выпрямиться, но резкий рывок остановил движение. Попытка стать ближе к тому, чего не мог увидеть, не удалась. Цепи звякнув, решили по-иному. А тело, сожаление о котором незнакомо металлу, подчиняясь, опустилось назад. Он, металл, не причинял телу вреда, не мог толкнуть на низость, пока однажды в его семействе не родился желтый отпрыск, который вырвался и стал свободным, украсив оковы блеском.
– Господи, ведь оковы – ваше желание?.. – прошептала Лена. Слезы навернулись на глаза. Женщина даже не смахнула их, понимая – никто не видит.
– Ты можешь только мечтать о них. Так просто их не получить.
– Не получить?!
– Тебе ничего об этом думать – ты не принесла надежды. Обманула ожидания. Ты оставила мальчика, утеряла книгу и даже… прошла мимо меня.
– Я не хотела никому плохого! Не хотела причинить боль. А сейчас… мне нужно просто вернуться туда. Помогите! Просто вернуться!
– Другого мальчика… оставила другого… Не осознав преступную публичность доброты…
– Да за что же… – рыданий было уже не удержать. – И сейчас… – Лена стояла посреди зала, отчаянно смотря на Слепого. Ладонь касалась губ, приглушая всхлипывания. Другая сжимала дагерротип, поддерживая книгу. Пошло несколько минут. Всхлипывания гасли.
– Ведь у меня были и другие поступки… – тихо произнесла женщина, вытирая слезы. – Много. Я искупала, верьте!
– Взрослая… – сидевший поднес скованные запястья к глазницам, будто рассматривая: – Что мне оковы… сбросить их – одно движение. Хочу потяжелее, да не дают. И не на руки, на стихию, бездну, страсть…
– Мне кажется, если бы вы могли видеть, о многом судили бы по-другому… – Лена и сама понимала, что сказала глупость, но тот перебил ее:
– Я уже был зрячим. Когда-то. И поступал как все. Старался избавить мир от боли в нем, угнетения и зла. Долго шел, чтобы понять – заботы пусты, а траты радовали только зло, отвлекая от главного. Не вычленить из времени зла – оно само поражено им и только исчезнув, время прекратит соучастие в преступлении. Утянет причину в небытие. А тогда… – Слепой на мгновение умолк, потянул вверх сжатый кулак, железо неодобрительно звякнуло. – Тогда я уже понимал коварство улетающих минут, лет и соблазнов. Вселживость времени. Но не верил во всесилие его!
