- Помнишь их свадьбу? – невпопад спросила она и кивнула в сторону двери.
- А надо забыть? – прозвучало резко, и только все те же наползающие сумерки скрадывали четкость линий его лица, ставшего хмурым. – И горный домик забыть, и маяк, и твой день рождения. Все стереть к чертям? Что вдруг случилось за полчаса?
Юлька сглотнула. Растерла лоб, щеки, веки. А когда отняла ладонь от глаз, то не своим голосом выдохнула:
- Андрей родился 17 июля.
- Замечательно! – буркнул Моджеевский. – Подарю ему автотрек.
В ответ услышал нервный смешок. А потом почти потустороннее:
- Да посчитай ты!
- Да что мне считать! – удивился он. – Ты можешь объяснить по-человечески?
По-человечески – это объяснить практически невозможно. Потому что у них как раз все – не по-человечески. Глупее – не придумаешь. И если сейчас Богдан ничего не понимал, то обвинить его в этом ей было практически невозможно, потому что сама-то тупила годами.
Юльке очень хотелось прикоснуться к нему, будто бы для того, чтобы удержать ту волну, которую сейчас вызовет. Но так и не решилась. Потому, словно сама от нее спасаясь, она обхватила себя руками под курткой Моджеевского-старшего и, прямо глядя в лицо Богдана, проговорила:
- Только не ори сразу. Есть некоторая вероятность, что Андрей – твой сын.
Он не собирался орать, но ответить намеревался быстро, если бы все же не осознал услышанное. Поэтому он сначала хапанул ртом воздуха, а после, совершенно не веря собственным ушам, уточнил:
- Что значит «мой сын»?
Если бы она сама знала, что это значит, то вряд ли бы в течение еще нескольких секунд беззвучно что-то бормотала, не понимая, как собрать мысли в кучу. А после беззвучие приобрело все же некую словесную форму.
- Богдан, я не знала. Я... не видела, это вообще Рома заметил. Женя вот только спросила, а когда спросила – до меня дошло. Я не знаю, как это получилось.
- Что именно получилось? – рявкнул Богдан и подошёл к ней вплотную. – Андрей? Древнейшим способом!
- Да нет же! То есть... я не знаю, почему я не сомневалась, не сравнивала! Почему не думала…
- Я знаю, - проговорил Богдан тихо, медленно и зло. Словно впечатывал в нее каждое слово. – Потому что ты именно вычеркнула, выдернула с корнем, чтобы не вспоминать. Не думать. Чтобы в голову не приходила хрень всякая о мудаке и мажоре. Ну! Скажи мне, что я не прав.
Юля вздрогнула и отступила. Как если бы он ее ударил. Впрочем, не этого ли он добивался каждым своим обвинением, которые попадали точно в цель. Она могла бы вообще больше ничего не говорить, и он знал бы, что прав во всем. На ее счастье, свет из дома не падал на ее лицо, и видеть он не мог. На ее горе – теперь, когда он подошел, свет слишком хорошо освещал его лицо. И уж она-то видела. Видела достаточно. Видела, что он чувствует.
- А что я должна была думать? – точно так же медленно проговорила она, теперь уже защищаясь. – О чем вспоминать? Ты не слушал. Ты ушел. Значит, перелистнула.
- О как! – искренне восхитился Моджеевский, весело хохотнув. – Ну вот он я, никуда не ухожу. Скажи мне, что ты собираешься со всем этим делать дальше. А я послушаю.
- Перестань. Я не скрывала от тебя ничего.
- Это как посмотреть, - проворчал он.
- Не скрывала! – упрямо повторила Юля. – И ты не имеешь права на меня срываться. Я и сейчас говорю, как только узнала! Если бы я узнала раньше, то и ты бы раньше знал!
- Не уверен. Я же, оказывается, ушел.
