– Вот и чудненько. Твой парень пойдёт чуть впереди, назад он повернуть не сможет. Если что, тебе придётся дойти до него.
– Мы справимся, справимся. – нетерпеливо бурчит Борис. – Пошли, Тихоня.
Борька ловко движется вперёд, перестёгивая карабин, когда это необходимо, пока я делаю несколько неуверенных шагов. Надо же! Не так и страшно!
Не сразу до меня доходит, почему так: на горе и в самом начале склона мост надёжно закреплён, но стоит мне только ступить на шатающиеся над реальной пропастью доски, как они буквально ходят ходуном, так и норовя уйти из-под ног. Я цепляюсь пальцами за канаты, которые тоже нехило мотыляет.
Борис, откровенно потешаясь над моим страхом, убегает довольно далеко, но я уже не пытаюсь его догонять. Под моими ногами сотни метров воздушного пространства, припорошенные снегом острые пики скал, деревья. Я вижу это слишком отчётливо в щелях между разъезжающимися от каждого осторожного шага досками.
Меня начинает мутить. Голова идёт кругом, а от шума приливающей к голове крови я не различаю ничего вокруг. Нет ни свиста ветра, ни улюлюканий Бориса, ни криков инструктора или друзей. Словно мои ноги становятся враз ватными, и я обрушиваюсь на колени. Вынужденно цепляюсь руками за края доски и начинаю плакать. Я не могу подняться, не могу и шагу ступить, мне страшно. Я сижу на покачивающемся подвисном мосту, зависшая посередине между двух вершин, и подо мной бесконечная пропасть. Я упаду, и даже мокрого места не останется!
Сейчас проблемы с Миленкой кажутся мне незначительными. В отличие от реальной проблемы: мне ни за что не выбраться отсюда.
Мост начинает шатать сильнее, и я завываю от ужаса, крепко зажмуриваясь.
На мои плечи ложатся чьи-то руки. Не сразу я различаю тихий, успокаивающий голос Лютаева и перестаю выть.
– Сейчас я пристегну твой карабин к своему и помогу тебе подняться, слышишь? Мы пойдём вместе, я буду держать тебя, Аглая. Ни за что не отпущу, хорошо?
Я обречённо всхлипываю в последний раз и киваю, делая несколько глубоких вздохов, и Илья Александрович, обхватывая меня руками крест-накрест, помогает принять вертикальное положение. Ноги трясутся и не желают слушаться. Каждый новый шаг меня буквально вынуждает делать Лютаев, приговаривая что-то себе под нос.
Мне кажется, проходит целая вечность, прежде чем шатающийся мост заканчивается, и я ступаю на твёрдую поверхность. Илья Александрович отстёгивает наши карабины и оттаскивает меня дальше от края.
– Господи, скажи, вот зачем тебя сюда понесло? – шипит сквозь зубы. Мне кажется, что со злостью или раздражением, но во взгляде мужчины лишь обеспокоенность.
Он отпускает меня, разминая побелевшие от напряжения кисти рук, и я мгновенно падаю на снег. Стоя на четвереньках в незамысловатой позе прямо на глазах у Лютаева и огромной толпы зевак, я опустошаю желудок. Никак не могу это контролировать. Страх сводит с ума, а на смену ему приходит стыд и смущение. И больше всего, потому что Лютаев ловко подхватывает меня на руки и тащит в сторону подъёмника, не испытывая даже малой толики брезгливости.
Я устало прикрываю глаза и жмусь теснее к его горячему сильному телу. Кажется, теперь я ненавижу горы.
В очереди к закрытой – слава богу!!! – кабинке Лютаев на крошечный миг прижимается губами к моему лбу, словно проверяет наличие температуры. Его густая борода щекочет нос и ресницы, и я едва сдерживаю смешок. Кажется, теперь я снова люблю горы.
