– Я замёрзла, – говорю Лютаеву. Он с удивлением и небольшим разочарованием смотрит на меня, и я повторяю: – Я замёрзла. Думаю, прогулка, в таком случае, не очень хорошая идея.
Илья Александрович хмурится. Проводит ладонями по моим рукам вниз и вверх, словно разгоняя кровь, и тихо отвечает:
– Да, в таком случае,нам лучше подняться обратно. Выдержишь ещё немного приключений или поищем где погреться здесь?
– Нет, давайте возвращаться, – торопливо прошу у него. Думаю, нам не стоит усугублять положение ещё больше прогулкой наедине!
– Хорошо, – кивает мужчина. – Будет по твоему.
Он аккуратно берёт меня под локоток и тащит в конец очереди на подъём. Конечно, он замечает стоящих чуть впереди нас друзей Милены и словно сразу догадывается о причинах перемен в моём поведении. Но никак не комментирует. Лишь будто испытывает облегчение. Ну это же глупость, да? Снова я надумываю невозможное!
Когда мы устраиваемся на диванчике, я даже не успеваю вспомнить о своём страхе. Всё, что меня интересует, это что расскажут Борька и Нинка Милке. Расскажут ли о встрече, о том, как выглядело со стороны наше тесное общение с Лютаевым? Поняли ли они, что между нами чуть не случился настоящий поцелуй?
Я ничего не могу с собой поделать, когда то и дело прослеживаю взглядом Нину и Бориса, сидящих через два сиденья от нас. И это не ускользает от взгляда моего спутника.
– Ты из-за них напряглась? – спрашивает Лютаев, накрывая мои пальцы ладонью. Он сжимает их, согревая в своей руке, пока в его глазах бушует лёд.
Я ничего не отвечаю. Даже если бы знала, как объяснить, не думаю, что решилась бы браться за такие объяснения.
Остаток поездки проходит в молчании. Лютаев постукивает по своему колену подушечками пальцев, а я смотрю на эти идеальные длинные пальцы и представляю, как он очерчивает ими плавные изгибы моего тела, как проводит вдоль тонких позвонков, как смыкает на вершинах груди… Вот же идиотка! Разве должна думать о таком?
От разрывающих изнутри чувств я даже выбираюсь вперёд Лютаева, едва мы подъезжаем к верхней станции, и с грацией бегемота иду напролом сквозь толпу.
– Аглая, стой! – зовёт меня Лютаев, но я не могу остановиться. Я на грани. Мало того, что не получила свой поцелуй, так ещё и подруга меня за это возненавидит! Хорошо отдохнула, ничего не скажешь! – Аглая, Аглайка…
Илья Александрович хватает мою руку, и я вынужденно резко торможу, разворачиваясь к нему лицом.
– Что случилось? – требовательно спрашивает мужчина. – Я думал, всё шло прекрасно! Мы хорошо проводили время вместе, и тут ты… друзей увидела, да? Неужели тебе стыдно, что они увидели нас?
– Дело не в том, что они увидели нас вместе, а в том как! – стону я с досадой.
– Тебе настолько претит мысль, что я собирался тебя поцеловать? – прямо спрашивает Лютаев, и я кусаю губы, чтобы не расплакаться от обиды, вспоминая бесконечный список причин, почему самое желанное вообще никак не возможно. – Прекрасно. Видимо, я ошибся, неверно считал посылы. Извини, Аглая. Я не хотел ставить тебя в неловкое положение перед друзьями. Больше такого не повторится.
Он скрипит зубами, будто удерживает в себе ещё какие-то фразы, вежливо улыбается, словно успокаивая:
– Вон там вход в ресторан. Ступай, столик на мою фамилию уже заказан. Мне нужно сделать пару звонков по работе, а там, глядишь, и народ начнёт подтягиваться. Не буду смущать тебя своим обществом.
