Где багряных хвощей
полоумно переплетутся отростки,
Алый копытень, красная сныть
живой сосуд обовьет,
Бог из коего пить протянет —
не по ранжиру и росту —
Мне, повитухе:
о мире собакой на льдине воплю в ледоход.
Я только баба, и ты только баба! Ребенок родится
Ни на земле, ни в небе,
ни в кристаллами соли и пламенем рыб
горящей воде!
Он из тебя сейчас вылетит радугой,
Гарудою-птицей, Рух-птицей,
Кровью смарагда-Симурга на вспаханной борозде.
Плечики вот показались…
почудились птичьи, крестами,
Лапки-царапки… камеей, отливкой Челлини —
ладони и ноготки…
Что ж орешь так?! закрою рот твой
морщинистыми перстами:
Хочешь, кусай, грызи сухарь
моей стесанной грубо руки.
Баба! давно у меня, повитухи-прорухи,
не руки, а лапы,
Так изработаны, так измолоты временем в пыль —
Била по клавишам!..
бревна пилила-рубила – нахрапом —
Сосны на лесоповале…
валился хребтины шаткий костыль…
Жгуты белья обхватывала,
как осетров за хвосты, за жабры.
На демонстрации – ввысь знамена —
тяжкое древко, победная весть!
Тесто месила к Пасхе, запрет Кремля куличу,
да с пальца слижу изюмно и жадно…
А уж сколь мужиков общупано, глажено —
стыдно, да не перечесть…
Мыла посуду, все мыла ее, все терла, мыла и мыла,
На руки по сто раз в день
принимала родильный фарфор,
Сталь и фаянс, алюминий-чугун,
плоский, ржавый, постылый
Мир сковородный, где масла визжит
пузырящийся пыточный хор…
Ты уж прости, мать… тебя грубыми теми руками,
Тяжкими железяками,
мавзолейным мясным гранитом ожгу…
Что залежалась?! замолкла?! ори!
лучше злобное пламя,
Крик заполошный! чем ужин,
отданный молча врагу…
Брюхо твое – цунами! Встает между нами!
Вымечешь звезды сейчас, осетриха!
Готова твоя икра!
Брюхо твое – рыданье,
громадное, до поднебесья, пламя,
Феникс, а ну, выпрыгивай из огня кровей, из костра!
Ну же! Давлю кулаками на оба твоих колена!
Тужься! Вопи! На весь мир подлунный блажи!
Он вылетает! За кормою клубится кровавая пена.
Он выстреливает – собой – в неистовые рубежи!
Он выдирается вон, сам с усам,
ах, какой молодечик,
Из казана преисподней,
из красной гущи дожизненной…
помнить не сметь…
Баба! да ты не трясись! ливнем – пот!
не держать соглядатаек-свечек
Ни над усладным ложем твоим,
ни над родами в смерть!
Еле успела схватить!
Прижимаю к остылому,
гулом навек отвылому брюху,
Ах, отрожавшему, ах, задрожавшему
страшно, празднично так,
Вымазана кровью твоей, святая Матерь,
корзина твоя бывалая, повитуха!
Красное тельце от слез не различу,
башку, как мокрый кулак!
Вот рассмотрю! ух ты, парень!
порвали тут мне на пеленки
Простыни кружево фризское…
корабельный всучил кастелян…
Пряди-водоросли через лоб…
пищит больно, тонко…
Вот заорал! мать, покинул тебя, будто гроб,
пробил, красный таран,
Мощный сугроб живота твоего!
воскресенчик! могучий младенчик!
Красная гирька на мощных моих, очумелых руках!
На светозарнейшем лбу не терновый венец —
потный венчик!
Баба, глянь… а пятки… малютки…
наперстковый, бисерный страх…
На! Ухвати!
Наспех в кружево я Титаниково замотала
Этого сына Титана,
ногами твоими снежными – в страсти —
схваченном в плен,
Быстро от крови безвинной, винной обтерла его,
завернула в полей одеяло,
В йодистой соли виток!
во дворцовый инистый гобелен!
Баба! ты родила!
