– А то, – он кивнул. Лет в семь полез в бурьян, прятаться во время игры, его руку так обстрекало – два месяца ожог не сходил. Врач сказал, повезло еще, аллергии нет, иначе еще хуже б пришлось. Тогда мальчуган слова доктора мимо ушей пропустил, а вот теперь при слове «борщевик» невольно вздрогнул.
– Да, тут санаториев нету, – повторила вчерашнюю фразу хозяйка. И помолчав, спросила то, о чем собиралась, верно, все это время: – Ты как дальше будешь? У меня поживешь или к родным пойдешь. Если что, я…
– Спасибо, – Тимофей замолчал на полуслове, хотел сказать, да осекся. Мысли о возвращении не проникали в сознание, бились о надежную заслонку, но мальчуган их не воспринимал, покуда Мина не поставила вопрос ребром. А, в самом деле, куда ему? К кому? Он задумался.
Тетя Роза не вариант, у самой родичей с краями, еще дочка приезжает каждые выходные из города, с двумя внучками, так что соседская избушка напоминает курятник – все клохчут, по двору бегают, гомонят. Да, взять-то может, но только по надобности великой. К нему отношение как к больному щенку, был бы у нее – утопила б, не задумываясь, чего такого выхаживать. А иначе присмотрит, покуда его в детдом не спровадят. Или пока мать не найдут. А где она? – кто ж знает. А что он один? И прежде слабый и робкий, теперь, когда отец затюкивал, пытаясь не то зрение вернуть, не то смелость впаять, и вовсе старался лишний раз из дому не выходить. Да и отцу на радость, не поймешь, дома ли сын, или с проломленной головой в болоте.
Он выдохнул невесело, в голове не укладывалось, что отец замыслил его убить и вот так избавиться от тела. Может даже с тетей Розой сговорился, что она молчит, а он дальше спокойно живет по соседству. А может, байка про няню не сказка, ведь мама-то не просто так ушла, а к хахалю какому-то. Тот, судя по ругани родителей незадолго до маминого ухода, упертый был, далеко жил, даже не в их области, но обеспеченный. Детей только ни в какую не хотел. А мама… она ж ветреная, про то все соседки и ему уши прожужжали. Может, отец и бить его начал именно потому, что не склеил их брак, а то и вовсе развалил. Тетя Роза в пылу искренности «нежданчиком» его назвала. Он не сразу понял, о чем она, спросил отца, тот только ругался. Потом сказал, мол, зря нам тебя аист припер, так бы лучше пожили. Это потом осознал, что родители свадьбу сыграли только из-за того, что ребенка сообразили. А так бы… кто знает? И почему не избавились – тоже неведомо.
Вот странно, пришла новая мысль – ни дедов своих, ни бабок он не знает вовсе. Мать про них не рассказывала, а отцовых видел лишь в самом раннем детстве, когда все вместе у них жили. Потом, кажется, стряслось что, вот семья и переехала на новое место. Будто сбежала. С той поры об отцовых родителях он ни полслова не слышал. Будто наснились те ему, их синий домик у колодца, пионы в палисаде, резное крылечко и цветастая пузатая печка, объединявшая две комнаты.
Может и наснились. Сейчас-то старые стали, сами в помощи нуждаются, а им еще инвалид по зрению. Он вздохнул. Покачал головой.
– Знаешь, я даже не знаю куда идти-то. Если не против, я…
Она хмыкнула и, как подумалось, улыбнулась:
– Что с тобой делать, оставайся. В тесноте, да не в обиде. Значит, не зря я тебе подарок купила, – и сунула ему в руку большую плитку шоколада.
Тимофей ощупал ее, провел пальцами по выпуклым буквам. Латиница. Большая плитка, толстая.
