Читать онлайн Виктор Гончар - То Да Сё

1. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. МАНЕЖ

Шипит вольтова дуга в прожекторе.

На арену, в круг света, вбегает маленький человечек во фраке.

ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР:

– Дамы и Господа! Почтеннейшая публика! Только сегодня на арене цирка Тризини французская борьба! Я сказал борьба? Почему я сказал борьба? Нет-с, господа! Простите великодушно бедного шпрехшталме́йстера. Конечно же никакая это не борьба! Нас ожидает Битва! Битва Титанов! Сегодня! Железный Вурлих Третий – потомок Зигфрида и Брунхильды, и Непобедимый Григорий Тарасыч – отпрыск знаменитого ассирийскаго рода шумерских Гельгаме́шей. Они сойдутся в непримиримой схватке за звание Чампиона Бессарабии и Польши. Сегодня же, непобедимый Заикин покажет свою неподражаемую технику турецкого захвата! Сегодня…

2. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. ЗА КУЛИСАМИ

За кулисами уже выстроились борцы. Все при регалиях, все с бицепсами, с торчащими нафиксатуа́ренными усами.

Особняком держится немец фон Вурлих III. Блондин-альбинос, из-за белого трико похожий на большую алебастровую обезьяну.

Рядом его импресарио-переводчик. Маленький толстяк в цилиндре и с сигарой.

Судья-француз, Жан-Марк, замечает у Вурлиха на запястье левой руки кожаный напульсник.

СУДЬЯ:

– Что это? Это нюжна снимать. Рюка до́лжна быть голым. И белый трико? Это, так здесь не принято! Бороться нюжна в чёрном! Белый, это неприлично!

ИМПРЕСАРИО:

– Херр Арбитра! У фон Вурлих рука больной! Неудачный тренинг! Армбанд помогайт немножко держать боль. Но фон Вурлих готов к борьба абсолют! А, белый трико есть часть ревю! На белом хорошо виден кровь. Публи́к нравится, когда в схватка явится кровь.

СУДЬЯ:

– Пардон, месье. Я виню́жден буду иметь согласование с ваш противни́к господин Тараси́ч. Если Тараси́ч скажет – нет. Напульсни́к нюжно снимать.

В это время, в глубине коридора, появляется Григорий Тарасыч. Огромный, в чёрном трико, усищах с бакенбардами. Рядом с ним идёт секундант. Такой же огромный, борец – Данила.

Тут же, навстречу к ним бросается немецкий импресарио. Что-то говорит борцам, оживлённо тыкая в воздух квёлой сигарой. Те, снисходительно нависают над ним. Тарасыч кладёт на плечо немцу свою лапищу. Улыбается. Немец аж приседает.

Наконец все подходят к судье и Вурлиху.

ДАНИЛА:

– Будем бороться, Жан-Марк. Не один ли нам… Этот самый, с кем манеж работать? Белый, так белый.

ТАРАСЫЧ:

– Ну, давай знакомиться, брат-борец: Григорий, Тарасыч, я.

Улыбается, протягивает руку Вурлиху.

Вурлих смотрит на его руку, потом на Тарасыча, но руку пожимает.

ВУРЛИХ:

– 

Фон Вурлих. Барон

ДАНИЛА:

– Вот те на! Фон-барон!

Тут, с манежа раздаётся истошный крик шпрехшталмейстера.

ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР:

– Парад алле, господа! Пар-р-рад алле!

Оркестр грянул марш. Судья командует униформистам.

СУДЬЯ:

– Живо открывать форганг! Живо-живо-живо!

Двое униформистов рванули за верёвки, и тяжёлый занавес-форганг дёрнулся, пошёл в стороны.

С манежа, в расколовшийся надвое занавес ударил свет.

3. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. МАНЕЖ

Захват. Бросок через себя. Вурлих вывёртывается как кошка и ухитряется упасть на четвереньки, на бок. Вскакивает.

СУДЬЯ:

– Бра руле! Господа!

4. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. ЗА КУЛИСАМИ

За кулисами борцы смотрят из—за занавеса за схваткой. Борец Батый переживает.

БАТЫЙ:

– Паскудник, он, Вурлих этот. Вацлаву в пах коленом задвинул лукаво, а Заикину сподтишка, под бровь локтем прописал, глаз-то и заплыл.

5. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. МАНЕЖ

СУДЬЯ:

– Тур дё тет!

Захват, тут Вурлих боднул Тарасыча, что есть мочи, затылком. Аккурат в ухо попал.

Тарасыч поморщился, да и взял Вурлиха на «кочергу». Ловок лягаться Вурлих, в последнюю секунду от «лопаток» ушёл.

Тут Вурлих отскочил. Схватился за руку. Поднял левую руку с напульсником. Скривился, взялся правой рукой кисть больную массировать, а сам ремень на напульснике чуть отпускает.

Тарасыч подмигнул публике, наклонился, упёр руки в колени— рассматривает снизу, раскрыв рот от изумления – мол что там соперник его делает? Даёт Вурлиху передышку, ждёт, когда тот поправит напульсник, с болью справится.

Публика рассмеялась, даже засвистела было.

Всё понимает опытный Жан Маркыч. Начал схватку спасать: неуклюже подскочил к столику жюри, что-то спросил возбуждённо: указал на Тарасыча, на Вурлиха, на публику. В Жюри что-то ответили.

Тут Судья грозно направился к Тарасычу.

СУДЬЯ:

– Тараси́ч, ви будете работа́ть манеж, или ви не будете работа́ть манеж?! Или я буду́ вас наказывать партер?!

Тарасыч даже выпрямился и от изумления развёл руками.

ТАРАСЫЧ:

– Вот те, на!

Мол, – без вины в виноватые записали.

Публика заулюлюкала:

«Судью на мыло! Долой! Жюри на мыло!»

Тарасыч усмехнулся, поднял руку, успокаивая публику – поддержал игру: кивнул на Вурлиха, да пробасил виновато на весь цирк.

ТАРАСЫЧ:

– Извиняйте, Жан-Маркыч, мне тут вдруг зави́делось, что я со снеговиком борюсь. Не помять бы. А он, натурально, фу́ксом, не растает?

Публика взорвалась хохотом. Вурлих недобро оскалился.

6. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. ЗА КУЛИСАМИ

За кулисами грохнули дружно.

ДАНИЛА:

– Во, даёт, Тарасыч! Уморил!

БАТЫЙ:

– Да уж, окрестил немца! Снеговик! С мясом теперь не отдерёт!

7. ИНТ. ЦИРК ТРИЗИНИ. МАНЕЖ

Вурлих ухмыльнулся и встал в стойку. Руки огромные вперёд выставил, и пошёл «на приём».

Тарасыч, хотел было правой захватить Вурлихово левое запястье, да тут два пальца, аккурат, под напульсник ослабленный и проскочили. Указательный и безымянный.

Вурлих, как ждал этого, резко дёрнул руки на себя, да вниз, аж хруст пошёл.

От боли всё почернело. Тарасыч на колено просел, но, тренированное тело само, перекатом в сторону ушло.

А когда боль чуть «отпустила» увидел Тарасыч, что правая рука, могучая, плетью вниз повисла. А оба пальца в обратную сторону показывать начали.

А Вурлих, улыбается чёртом! Атаковать низом удумал. Да, Тарасыч вовремя увернулся, и пришлось Вурлиху, как бычку переростку, пол манежа лбом пропахать.

Публика хохочет.

Тарасыч, взялся было пальцы на место ставить, да куда там – болью аж оглушило. Только видит:

– Судья рот раскрывает, медленно, как во сне.

– Данила на манеж к Вурлиху рвётся, да его трое держат.

– Вурлих уже встаёт грозно, лыбится, руки к нему тянет.

Не успел немец.

Тарасыч левой ухватил руку Вурлиха. Крутнул, что есть сил, вкруг себя «мельницу», так, что слилось всё в белые полосы: и цирк, и публика. Да и ахнул того Вурлиха на ковёр.

Немец выгнуться дугой – не хочется ему на лопатки.

Да Тарасыч, лёгонько ножку-то подбил, тут-то Вурлих и рухнул. А уж колено на грудь и к ковру дожать, так это дело техники. На обе лопатки прилип Вурлих.

СУДЬЯ:

– Туше!

Эээээ-ееее-эгге-геееее… Ревёт восхищённая публика, – Туш-еееее.

8. ИНТ. УТРО. ТАРКОВИЧИ. ДОМ СОЛОМОНА КАЦА

На стене с обоями, фотографии: Борец в трико, при регалиях, с огромной гирей.

Подпись: "Григорiй Тарасовичъ. Чампiонъ 1898 годъ". Рядом висит фото красивой женщины с семитскими глазами.

Чуть слышно звучит молитва.

СОЛОМОН:

– МОДЭ АНИ ЛЕФАНЕХА, МЕЛЕХ ХАЙ ВЕКАЯМ, ШЕЭХЕЗАРТА БИ НИШМАТИ БЕХЕМЛА – РАБА ЭМУНАТЕХА!

Мужская рука с изуродованным, навеки оттопыренным указательным пальцем, трогает резной багет, словно проверяет – на месте ли она?

СОЛОМОН:

– Мирра-Мирра, гэвэрэт, вот и стал мне ближе к тебе ещё один день.

Огромный, бородатый, босой, в нательной рубахе и кальсонах стоит он у окна. Утренний луч упирается в него словно розовый палец.

Это он, бывший борец – Тарасыч, а по рождению Соломон Израилевич Кац, местечковый еврей.

А за окном солнце с листвой в прятки играет, Соломону лукаво подмигивает. Птицы за окном с ума сходят.

Мужчина щурится на яркое.

СОЛОМОН:

– Шалом. И что до Соломону вами слышно?

ТИТР: «ТО ДА СЁ»

«ЯКОВЪ»

9. НАТ. ДЕНЬ. ВИТЕБСК. ДВОР ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ

У коновязи шестеро казаков. Кто отирают коня сеном, кто курит, привычно пряча цигарку в кулак.

КАЗАК 1:

– Да и то сказать, не то, чтоб в Петрограде или Первопрестольной, так и у нас уж, нынче непросто стало. Ох, непросто. Лютовать народец начал так, что…

ПРОХОР СПИРИДОНОВИЧ:

– А ну хорош балакать. Не нашего это…

С крыльца словно тугой мячик скатывается Сотник с бумагой в руках. Казаки побросали цигарки, принялись их затаптывать.

СОТНИК:

– Казаки! Намедни, в Ломбардные ряды ворвались лихие люди, да всё, что нашли там, и вывезли. Вот, депеша к сыску получена. Одной посуды сребря́ной, бают, полтора пуда сволокли. Да часы, золотишко опять же, гуртом. И ведь, аккурат подгадали, тати: в сумерках наведались. Вечор-то, в рядах этих, почитай, никакого хера уж и не шлындало. Подогнали пролёточку, да на порах-то – тю-тю. Хозяин рядов, обрусевший швед…

Сотник заглядывает в бумагу. Читает.

СОТНИК:

– Магнус Йорикович, вот холера, язык сломаешь – Брундстрэм, остался ни с чем. Подчистую. Его голого, в одних подштанниках… А, ну не ржать! Кони…

Не сдержались казаки, прыснули смехом.

СОТНИК:

– Да, в подштанниках! Собственными помочами скрутили. Так и нашла его девка, зашёдша заложить колечко. Это та, что в услужении у доктора Блюма, по срамным болезням. Вот нехристь, не платит он ей, что ли, жидовская морда? Девка-то эта крик и по́дняла. Прибежал дворник, да и ослобонил… этого…

Сотник опять заглядывает в бумагу.

СОТНИК:

– … Йор-понский городовой… Шведа! А ну, не ржать! Смотреть в меня оба!

Гаркнул, и тут же, нарочно-придурковато заголосил.

СОТНИК:

– "А то рты пораззявюте, вас своими-ж вожжами-те скрутють, как шведа, а вы и не заметюти!"

В город выезжаете, казаки, это вам не в степи гулять. Да на девок и баб не заглядываться! На тебя Прохор Спиридоныч надежда.

ПРОХОР СПИРИДОНОВИЧ:

– Сделаем, Дмитрий Иванович, не сумлевайся, не впервой конвойную службу правим.

10. НАТ. ДЕНЬ. ВИТЕБСК. УЛИЦА ГОРОДА

Карета с деньгами свернула в боковую от банка улицу, неспешно затряслась по брусчатке Скобелевской.

Четверо конвойных казаков угрюмо смотрели прямо перед собой, подозревая в недобрых намерениях каждого и всякого. Яков зачем-то прошептал.

ЯКОВ:

– Четверо. И с казначеем в карете двое. Да, сам казначей.

Идущая навстречу Якову молодая женщина аккуратно переложила увесистую котомку из правой руки в левую.

Солдат, до того шествовавший под руку с вертлявой девицей другой стороной улицы, незаметно кивнул Якову и сунул руку за отворот шинели.

Яков легко подхватил из руки женщины котомку, сделал ещё пару шагов, размахнулся и, натужно ухнув, пологой дугой метнул её под колеса, приближающийся кареты.

Глухой взрыв сотряс утреннюю улицу Витебска. Яков попал аккурат куда надо. Карету подбросило, колесо её подломилось, и она жахнулась на бок.

Двое казаков сразу упали на мостовую, остальные пытались лихорадочно сдёрнуть висевшие за их спинами винтовки. Из пролётки, словно безвольные кули с углём, вывалились трое – оглушённые, ничего не соображающие.

Солдат со спутницей выхватили револьверы и принялись стрелять по упавшим. Неожиданно быстро всё заволокло чёрным дымом.

Казначей ползал в пыли и тонко визжал до тех пор, пока в него не попала пуля.

«Я жив», – с безразличным удивлением подумал Яков.

Это вызвало удивление. И ещё тошноту. Его вырвало.

Из ближайшего переулка выскочили две пролётки. Разрывая губы лошадям их осадили – они встали как вкопанные возле обломков кареты.

Яков на непослушных ногах пошёл к первой. Налётчик, переодетый извозчиком, заорал истошно.

НАЛЁТЧИК:

– Мешки, мешки грузи!

Ноздри его раздувались от едкого порохового запаха. Он даже приседал от возбуждения. Тыкал в сторону кареты рукой с вожжами и ещё орал без устали.