Уже вылез почти, да тут медведь поднялся. Заревел – видно, холодно ему стало без меня лежать! Содомит шерстяной. Я рванул от берлоги – этот козел, в смысле, медведь – за мной. Хорошо, он после сна ещё в себя не сразу пришел. Бегу, силы кончаются, эта скотина сзади пыхтит. Вдруг натыкаюсь на служивых людей, они тогда даже и стрельцами не назывались, по-моему. Я меж ними пробежал, они рты разинули. А зря. За мной медведь… Как он их рвал! Они ему тоже неслабо отвесили. Но порохового оружия у них не было – тогда даже сабли только у зажиточных были. Ну или у начальных воинских людей. Лук был у одного, у двоих топоры, у двоих кистени. Это я уже потом узнал, когда вернулся и обобрал покойников да шкуру с Потапыча снял. Победили они друг друга. Схоронил я служивых в бывшей медвежьей берлоге, чтоб зверье не попортило. Забросал снегом, камнями да ветками вход. Крест топором сладил. Молитву за упокой отчитал. Подобрал, что унести смог – ножи, топор, одежу, да денег немного. Шкуру забрал мишкину. Ночевать. К деревням было не сунуться – могли споймать. А могли и прибить… Двинулся в сторону Смоленска, новой доли пытать. Да только вместо лучшей доли нашел неволю. Заморочил меня леший уже под самым Смоленском, увидал, что сплю на медвежьей шкуре, и решил, что это я косолапого завалил. Обернул меня в ту шкуру, языка людского лишил. Тридцать лет – срок жизни медведя! – я ему в зверином облике служил. Людей драл бывало. Скотине, в лес зашедшей, хребты ломал. Как минуло тридцать лет, так спало заклятье. Разобрался дух лесной в моем деле, да и расстроился за свой скорый и неправый суд. Совести то у него нету, откуда у демона совесть, но обиду он чувствует остро. От самого себе особенно. Обидно ему стало, и взялся он во искупление обучать меня лесным да земным чарам. А я за тридцать годочков и сам кое-чего скумекал… Учеба быстро пошла. Много чему научился! Зверя, дерево, человека, чувствовать-пользовать, растить-губить. Силу брать могу хоть от дерева, хоть от зверя, хоть от человека, тем самым век свой продлевать да лихие дела творить. Могу клады искать, землю, каменья да металлы двигать, посредством чего и тебе убежище устрою. Так что будет нужда – обращайся. Вы закусывайте, а я – обещанное исполнять. Тагар пока о себе расскажет – я и обернусь, к горячему поспею.
Он легко поднялся и, перемахнув через перила, ухнул вниз. Я подскочил к ограде и увидел, как он легко перепрыгнул с платформы на платформу и подошел к гранитной стене.
– Тут вход сделаю, – крикнул он. – Не возражаешь?
Я пожал плечами: какая мне разница? Вадит-Шиш уперся в гранит, и тот подался внутрь, образовывая полуциркулярную арку. Как проходческий щит, Вадит прянул в намечающийся проход. Тонны грунта, бетона и гранита смещались с тихим басовитым гулом, пропуская его вперед. Пыль оседала как примагниченная, не создавая неудобств чудо-метростроевцу и сохраняя нам прекрасную возможность лицезреть плоды его трудов.
– Позёр, – вздохнула у меня над ухом Изгальда.
Я обернулся: вся наша компания стояла рядом и с улыбкой смотрела на то, на что человеку всегда было приятно смотреть – на то, как работает кто-то другой.
Глава 4. Тагар – рыцарь наживы
– А что, за имя такое, Вадит? – Спросил я. – Никогда не слышал.
– Это и имя, и прозвание, и прозвище, – сказал Тагар. – Означает "бунтарь", да "смутьян" по-старому. Он после того, как от лешака ушел, очень уж сильно правды искал. С людишками лихими, по лесам "за зипунами" хаживал. В лесу – чисто ниндзя: гном, хоббит и эльф в одном флаконе. Пугачевские клады прятал, партизан от карателей укрывал. Да и в горах чудил, и в катакомбах по всей Руси, и по Советскому союзу… Много дел наделал. Понимал, что не сможет что-то глобально изменить, но делал, что считал нужным. Он тебе много рассказать может.
