* * *
В конце концов я нашла центр Ассоциации молодых христиан, где можно за плату воспользоваться спортзалом и душевой. После я отправилась в прачечную самообслуживания, где подремала на стуле, пока стирались и сушились моя одежда и спальный мешок, а потом поехала на работу. Как я ни старалась быть приветливой с посетителями, чаевых мне это не прибавило, и к концу смены я уже перестала утруждать себя любезностями. Со скудным заработком в кармане я снова еду на север в тот элитарный район, возвращаюсь в свое укромное ночное пристанище. В темноте ищу сумки, спрятанные мною в зарослях; вот они, на месте, к ним никто не прикасался. Я убираю вещи в багажник, раскладываю кресло и ложусь спать. Сплю крепким глубоким сном. Пока меня не будят.
Из забытья меня выводит резкий стук по стеклу над моей головой. Я резко сажусь, ощупью нахожу нож, лежащий у меня на коленях, хватаю его и вижу в окне лицо, освещенное сзади лучами восходящего солнца. Это не коп, не вор, не насильник. Это она.
Тонувшая женщина.
Я нерешительно открываю дверцу и выхожу из машины. Утреннее небо окрашивает персиковая заря, предвещающая ясный день; в свежем воздухе уже чувствуется дыхание тепла. На женщине другой дорогой спортивный костюм; темные волосы убраны назад, открывая безупречное лицо, на котором нет ни следа косметики. Но она выглядит иначе, мягче. Улыбается.
– Я вдруг поняла, что так и не поблагодарила тебя, – произносит она. – За спасение.
– Пустяки.
– Я думала, что хочу умереть. Но нет, не хочу. И я рада, что ты подоспела на помощь.
Я пожимаю плечами. А что тут скажешь?
Женщина снимает со спины маленький рюкзачок, расстегивает его.
– Я тут кое-что принесла. В знак благодарности. – Она вкладывает мне в ладонь маленький предмет. Гладкий, белый, с отверстием в середине.
– Это нэцкэ, – объясняет она. – Традиционно японцы-мужчины использовали такие фигурки в качестве подвесок на своих кимоно. Эта вещица вырезана из кости.
Я смотрю на миниатюрное изделие – изящную фигурку свернувшейся в клубок змеи.
– Мой муж их коллекционирует, – продолжает женщина. – Эта сделана в начале девятнадцатого века.
Я предпочла бы пакет бубликов. Или латте.
– Спасибо.
– Она довольно ценная. Сколько стоит, не знаю, на это авторская вещь, с подписью. – Перевернув фигурку, я вижу на дне фамилию мастера, написанную японскими иероглифами. – Продай, если хочешь. Или сохрани. Поставишь в своем новом доме, когда встанешь на ноги.
И сколько же такая может стоить? Спрашивать неудобно. Но если мне предложат за нее хотя бы сто баксов, продам не раздумывая. Ценю чувства незнакомки, но деньги для меня сейчас важнее, чем безделушка.
– И еще… – женщина снова запускает руку в рюкзак и вынимает бумажный пакет, – …завтрак.
Это уже существеннее. Еда. Да еще бесплатная. У меня урчит в животе.
– Поедим на берегу? На восход посмотрим? – Не дожидаясь моего ответа, она идет к тропе. Бросает через плечо: – За машину не бойся. Я каждое утро здесь бегаю и ни разу никого не видела.
Я следую за ней к океану.
* * *
Мы устраиваемся на обесцвеченной серой коряге, которую некогда вынесло на берег волнами, и женщина раскрывает бумажную упаковку.
– Я – Хейзел, – представляется она, передавая мне булочку с кунжутом. – Сама испекла пару дней назад. Ничего свежего приготовить не могла. Бенджамин бы заметил.
Бенджамин. Ее муж. Садист.
– Так что с тобой случилось? – любопытствует она, кладя мне на колени блестящее красное яблоко. – Почему ты живешь в машине?
