– Какие же мы больные? – недоверчиво спросил Тынис. – Выглядим ничего себе так, пахать можно. На тебе – без сомнений пахать можно.
– Вот так, значит, сотрудничество начинается – «пахать можно»? – заулыбался Тойво. – Мы с тобой больные на все головы. Это на физической подготовке не сказывается.
На том и порешили. Про Вяхю Антикайнен решил не упоминать, верил, что тот сам сможет разобраться с проблемами, если таковые случатся.
От Ведлозера, куда завез их грузовик, к Панисельге они пошли пешком, во второй половине дня оказались в деревне. Первым делом зашли в дом с вывеской «Комитет бедноты» – такие комитеты еще встречались в природе, подменяя или дополняя всякие другие государственные учреждения.
Постановлением ВЦИКа от 11 июня 1918 года и Совнаркома от 6 августа того же года Комбеды служили трудовому народу, чтобы распределять хлеб, предметы первой необходимости, и сельскохозяйственных орудий. Они оказывали содействие местным продовольственным органам в изъятии хлебных излишков из рук кулаков и богатеев, которые распределяли бесплатно среди деревенской бедноты по установленным нормам.
По идее Комбеды были распущены уже в ноябре 1918 года постановлением 6-го Съезда Советов, но не тут-то было. Этому делу противились, а особенно Председатели этих самых комитетов пытались всеми силами остаться таковыми.
В комнате дома под вывеской запах стоял согласно статусу: пахло бедностью. Нестираная одежда, пролитая сивуха, недоеденная еда, немытое тело, да еще кошачья и человеческая моча – вот запах бедности. Бедняк тоже наличествовал: лежал в каком-то тряпье на топчане и пускал слюни.
– О, блин, – сказал Тынис. – С кем тут разговаривать?
– Да, не туда попали, – согласился Тойво.
– Что вам нужно? – раздался, вдруг, голос с сеней. Говорили на карельском языке.
Посетители Комбеда повернулись на голос и увидели вполне прилично одетого человека, высокого, в пиджаке и картузе.
– Ничего, – подбирая слова, ответил Тойво, замешкался и больше ничего подобрать не сумел.
– Нам бабка нужна, – тоже, пытаясь говорить на местном языке, промямлил эстонец.
– Финны, что ли? – спросил человек.
– Ага, – они охотно закивали головами в ответ. – Красные финны.
– Этот Председатель ничем не поможет, – махнул рукой в сторону тела на топчане незнакомец. – Я Павел Николаев, живу по соседству от этого вертепа. Он с Сум, ссыльный, хохол. Был беднейшим, теперь – вон, пьянейший. Какой день уже.
Его речь была вполне понятна и финну, и эстонцу.
– Зачем вам бабка? – спросил Павел.
– Болеем мы, – сказал Тынис.
– Головами болеем, – добавил Тойво.
Самим говорить было сложнее, но Николаев тоже понимал все их лингвистические потуги. Дополняя друг друга, они поведали, что пришли с Петрозаводска, где работают при правительстве, что оба страдают бессонницами или кошмарами, головы болят, а жить дальше хочется. Врачи только руками разводят. Водицы с озера хотят испить, да какое-нибудь снадобье для лечения принять. Вот такие дела, дорогой товарищ Павел Николаев.
– Ну, ладно, – согласился он. – Посоветую к одной дамочке обратиться. Вроде бы бабкой должна быть, но чертовски интересная особа. Не стара еще и очень ничего себе.
Он вздохнул и махнул рукой: пошли, мол, отведу куда надо. А по дороге рассказал, что жить-то сейчас можно, вот только много народу, который мешает этой жизни.
– Партейные, евреи-агитаторы, проверяющие и надзирающие – как насядут, так и продохнуть нельзя, – сказал Павел. – Делай так, а так не делай, бойся контрреволюции и тому подобное.
