Сначала это считалось причудой, потом стало модой, а на закатной поре императорской России превратилось чуть ли не в обязательный ритуал, подтверждающий социальный статус солидного дельца.
Павел Афанасьевич Бурышкин, крупный коммерсант и образованнейший человек, считал, что тогда не осталось «…ни одной культурной области, где бы представители московского купечества не внесли своего вклада». В доказательство своих слов он приводил высказывание К.С. Алексеева-Станиславского, театрального деятеля с мировым авторитетом: «Я жил в такое время, – когда в области искусства, науки, эстетики началось большое оживление. Как известно, в Москве этому немало способствовало тогдашнее молодое купечество, которое впервые вышло на арену русской жизни и, наряду со своими торгово-промышленными делами, вплотную заинтересовалось искусством»[55].
Новые театральные здания, обширные музейные фонды, масштабное просветительское книгоиздание, а также прекрасные галереи, среди коих первенствует знаменитая Третьяковка, – все это создавалось волей московских предпринимателей, под влиянием их вкуса и, разумеется, на их деньги. Современная Россия, к сожалению, ничего подобного не знает. Купец времен Александра III, считающийся, с легкой руки драматурга Островского[56], этаким самодуром и прохвостом, по своему культурному уровню, по эстетическим запросам возвышается над современными олигархами. Во многих случаях просвещенный предприниматель, живший столетие или полтора назад, мог бы служить нравственным образцом для капиталиста наших дней.
Говоря о великолепии бурной меценатской деятельности, не следует забывать: она не стала единственной формой купеческих благодеяний. Как и за сто лет до того, за двести и за триста, традиционная благотворительность повсеместно расцветала во второй столице Империи. Современный историк предпринимательства Г.Н. Ульянова пишет по этому поводу следующее: «Рывок в развитии социальной сферы на рубеже XIX–XX веков был напрямую связан с огромной ролью частных пожертвований. За 49 лет, с 1863 по 1911 год, через городское управление поступило пожертвований на дела благотворительности в Москве: деньгами – свыше 26 млн 500 тыс. руб., имуществом – свыше 6 млн руб., а всего на сумму свыше 32 млн 500 тыс. руб… Почти половина указанной суммы была предназначена на общественное призрение, а другая половина употреблена приблизительно в равных размерах на врачебную помощь и народное образование»[57]. Сюда еще не вошли колоссальные суммы, отданные церкви – на воздвижение храмов, на ремонт обветшавших церквей, на обновление утвари, на покупку земельных участков для возведения церковных построек. Так, именно щедрые даяния целой грозди московских купцов обеспечили тогда грандиозное строительство в Николо-Угрешской обители, позволив ей превратиться во «вторую Лавру». Невероятно богатый Ю.С. Нечаев-Мальцев строил церкви, богадельни, дома для своих рабочих, а ныне от всех этих масштабных трудов в народной памяти остались – в лучшем случае! – три миллиона, пожертвованные им на возведение Музея изящных искусств имени Александра III[58].
По-прежнему не что-то особенное, недавно приобретенное, а незыблемые принципы христианской жизни заставляли предпринимателей жертвовать изрядную часть своего богатства на благие деяния. В последней четверти XIX столетия старостами более чем половины московских храмов были предприниматели – выходцы из торгово-промышленной элиты города. Между тем должность церковного старосты мог занять лишь человек, известный своей преданностью христианскому вероучению и готовый вести сугубо хозяйственные дела, нередко связанные с большими тратами на поддержание церковного быта. Вступление в должность старосты кафедрального собора требовало еще больших денег для пожертвований
