Традиционализм и реформизм в советском политическом пространстве: формы и функции (1953–1991 гг.) - страница 17

. О реакции на смерть генсека имеется множество свидетельств. Так, по воспоминаниям А. А. Вахромеева, в Джезказганском лагере «вскоре после смерти Сталина, встреченной всеобщим ликованием, начались серьезные изменения режима. Было отменено требование носить на спине, ноге, рукаве и шапке номера. Лагерь радиофицировали. Идя под конвоем на работу, узники не обязаны были, как раньше, держать руки за спиной. Разрешили свидание с родными. Нам стали выписывать немного денег, по безналичному расчету в лагерном ларьке можно было купить кое-какие продукты»[49]. Об аналогичных переменах пишет Е. С. Гинзбург: «…в комендатурах появились скамейки, обращение “товарищ”. Инъекции безудержного возбуждения вызывали слова “незаконные методы следствия”… Распространялись слухи о бунтах… огромное большинство ссыльных явственно ощущало, как дрогнуло государство, лишившееся Владыки к исходу тридцатого года его царствования, как смутились и переполошились все крупные и мелкие диспетчеры»[50].

Показательна оценка собственного состояния, которую дал Н. С. Хрущев в выступлении на совещании писателей в ЦК КПСС 13 мая 1957 г.: «…события после смерти Сталина, это было большое потрясение, и особенно это было большим потрясением для меня, как докладчика известного вам доклада на съезде партии, где мы очень откровенно сказали и осудили его, резко осудили. Но, товарищи, и я, как докладчик, и друзья мои, с которыми я работал и работаю, мы по-детски плакали, когда были у гроба Сталина. Поэтому надо с этим считаться. И что же это у нас были тогда слезы неискренние, когда мы плакали, когда Сталин умирал, а потом стали плевать на труп Сталина, когда его вынесли и в мавзолей положили? Нет, товарищи, мы были искренними и сейчас искренни»[51].

Когнитивные механизмы эмоциональной реакции миллионов включали инициирующее (активирующее) событие – смерть «отца народов», породившую возбуждение с пусковыми мыслями и разрушающими переживаниями, в свою очередь, накалявшими возбуждение. Факторами, усугубляющими воздействие «мартовского» стресса, являлись: нежелание менять устоявшиеся представления; категоричность в восприятии неофициальных оценок Сталина; наличие иррациональных установок; инерция мышления.

Различными были психологические и психофизиологические показатели эмоциональных реакций весны 1953 г.: особенности речи, разнообразие внешних проявлений, активнооборонительные и пассивно-оборонительные вегетативные реакции. Выявилось многообразие эмоциональных процессов и состояний, ведущих и производных переживаний, типов эмоциональной направленности. Все это соотносилось с аффектацией, следы которой в виде навязчивости и торможения долго сохранялись в психологическом пространстве 1950-х гг.

Эмоциональная напряженность отражала конфликт в ценностно-смысловых полях жизненного мира миллионов людей, связанный со стремлением к стабильности, с одной стороны, и к изменениям – с другой. Проявление эмоциональных и поведенческих расстройств, связанных с «вождистским» стрессом, можно понять как возникновение у многих людей ненаправленной эмоциональной активности в период диссоциации эмоционально-установочных комплексов.

Амбивалентный по природе стресс весны 1953 г., будучи системным феноменом, переживался, с одной стороны, как самодиагностика системы, обнаруживающая новые горизонты собственного развития и обладающая готовностью выхода (модель «эустресса»). С другой стороны, это была оценка начинающейся деструкции системы, которая как бы не могла без Сталина удерживать свою целостность в силу факторов, блокирующих возможность саморазвития и самореализации (модель «дистресса»), что вызывало угрозу ее устойчивому существованию