– А-а-а-ап-чхи! – пробасил Дима.
Бабка вздрогнула.
– Вирушка, Господи ты мой свет, ты еще и простужена… Давай я за малинкой сбегаю, клюковки найду, у Федорыча медку попрошу, мы тебя вмиг подлечим…
– Не надо, баб Кать, – торопливо отказалась я. – Это аллергическое. На цветок, наверное. Выкинуть надо, заразу, – последнее слово я невольно выделила. «Цветок» фыркнул.
Бабка не услышала, быстро переключившись на другую историю. Сграбастала со стола тетрадку, сощурилась, пытаясь разобрать заковыристый почерк, но ничего, конечно же, не увидела. Засмотрелась на огоньки свечей, и ее глаза, маленькие, в оправах из морщинок, вдруг вспыхнули такими же огоньками, яркими и живыми.
– Помню, была я молодая, – голос старушки стал тихим и мягким. – Гуляла по заброшенным домам с подружками, шабутная была, глупая… так и с мужем познакомилась, мы с девочками гадали, а они с парнишами напугать нас решили. Эх, и веселое, Вирусь, время было…
Все-то вы помните. Веселое время… я безмерно счастлива, что не помню из своей жизни ничего, даже дом уже перестал бросаться прикосновениями и отголосками, так и вы, будьте добры, заткнитесь! Вспоминайте сколько угодно, где-нибудь на завалинке, подальше от меня.
– Что молчишь, Вирушка?
– Мне не понять… – едва слышно ответила я. – Ничего, баб Кать, ничего.
– Ничего… – задумчиво протянула старушка. – Что-то цветок у тебя там странно шевелится, уж не ветер ли в форточку забрался, простынешь ведь, Вирушка, это тебе не агреллия твоя…
– Цветок просто шабутной, как живой, честно слово!
– Уж не бесы ли? – серьезно вопросила бабка. – Я, Вирусь, могу попа позвать, он человек добрый, поймет, поможет, дом освятит, углы святой водой побрызгает, да и сынок у него молоденький, тебе в ровесники, поговаривают, не женат… Святые Угодники! – Кухню освятил непривычно яркий свет, бабка ахнула, схватившись за сердце.
Я сощурилась, мысленно проклиная всех богов и дьяволов. Иногда мне казалось, что кто-то сверху повесил на меня табличку: «Падайте все беды и глупости скорее на эту голову!». Сейчас еще агенты припрутся, ее ж вообще приступ хватит! Не дай Господи, правда попа вызывать придется, не на освящение, так на отпевание.
Дмитрий сидел на кухонной тумбочке и с флегматичным видом жевал бублик.
– А я тут, знаете ли, плюшками балуюсь, – объяснился он. – Вирушка-то нормальной едой не кормит.
Мне захотелось зашвырнуть в него раритетным подсвечником, но баба Катя вдруг заулыбалась. Прижала руки к груди, заговорила медово:
– Ой, голубки вы мои сизокрылые… ясно все с вами, Вирушка всегда была приличной девочкой, застеснялась, родненькая… ты посмотри, какого красавца сыскала, глаза синие-синие, а улыбка-то… – Димка с гордым видом выпрямил спину и ударился головой о висящий на стене ящик, тихо сматюгнулся. Сгорбившись, продолжил жевать черствый бублик. – Женитесь, сизокрылые, женитесь обязательно! Я попа нашего позову, он и вас обвенчает, и дом на всякий случай освятит… а пирожками я завтра вас откормлю, и борща сварю со сметанкой…
– Вирушка, – произнес Димка, усердно пытаясь прожевать. – Я у тебя жить остаюсь.
Да чтоб ты сквозь землю провалился!
– Конечно, остается, – бабка смахнула слезу умиления. – Ты посмотри, какой красавец… а вы деток не планируете?
Какие дети?! Я этого придурка первый раз в жизни вижу!
– Что вы, баб Кать, какие детки? – елейным голоском заговорила я. – Рано нам еще. Смотрите-ка, свет дали, вам домой, наверно, пора, к Муське, заскучала уже без вас, бедная…
