Трагедия адмирала Колчака - страница 3

Ясно, что и в советское время замалчивавшийся труд Мельгунова вызывал самую резкую критику, причем это делалось мимоходом, чтобы не привлекать к нему внимание. Пример тому – несколько «глухих» упоминаний о работе Мельгунова в самом значительном советском исследовании «колчаковщины» – книге Г.З. Иоффе «Колчаковская авантюра и ее крах» (М., 1983). В ней автор, рисуя адмирала только черными красками, а его власть «кровавой военно-монархической диктатурой», назвал «белоэмигрантского историка» Мельгунова «апологетом Колчака».

Был ли таковым историк? Ответ очевиден. Несмотря на то что, по собственным словам историка, он относился к фигуре Колчака с «величайшей симпатией», его книга отнюдь не панегирик, она не рисует безгрешного, никогда не ошибавшегося «национального вождя», не создает ему ложный «апофеоз», а предлагает читателям хорошо взвешенный образ человека, принесшего «свои личные интересы… в жертву общественному долгу». Знаменательны следующие слова автора: «Может быть, на месте Колчака могли бы быть другие, лучше, но их не было. В исторической обстановке того времени судьба во всяком случае выдвинула именно его… Пусть велики будут ошибки Верховного правителя! Допустим, что именно эти ошибки привели к крушению государственного режима, им возглавляемого», однако «он был чище и идейнее других» и уж тем более «выше своих судей».

Историк ставил перед собой задачу развеять «все то темное и мрачное, что выступало так часто вопреки воле вождей на фоне борьбы, светлой и и героической, за восстановление России, и что скопилось около личности российского Верховного правителя». Но он старался все-таки писать не о «личной драме» Колчака, а о трагедии всей России, «трагедии всего того движения, которое превратило в глазах одних Колчака в национального героя, а для других связало его имя с неудачной «антрепризой».

Уже первая глава книги, в которой дается «личная характеристика» Колчака, может обескуражить своей неожиданностью многих советских читателей. Из нее вытекает, что, отличаясь личным мужеством, частой вспыльчивостью, экспансивностью и даже «нервностью» (для случаев подобной резкости современники нашли подходящее определение – «Верховный правитель» опять «заштормовал»), адмирал тем не менее был по натуре «мягким человеком» без «малейшего честолюбия» и «мании величия», постоянно «боялся» прослыть жестоким и отличался «простотой в быту и обхождении». «Он не держался за власть из-за личных побуждений… и не был диктатором в общепринятом смысле слова». Очевидный парадокс истории заключался в том, что на вершине власти и политического могущества в силу рокового стечения обстоятельств оказался человек, который, по его собственным словам, всегда чувствовал к политике «глубокое отвращение». Это настроение особенно окрепло у него в 1917 г., когда массы были охвачены «революционным экстазом» и «находились в состоянии какой-то истерии с инстинктивным стремлением к разрушению». «Лишний раз я убедился, – писал он тогда, – как легко овладеть истерической толпой, как дешевы ее восторги, как жалки лавры ее руководителей, и я не изменил себе и не пошел за ними. Я не создан быть демагогом – хотя легко было очень им сделаться, – я солдат, привыкший получать и отдавать приказания без тени политики…»

«Я солдат» – эта простая на первый взгляд формула наполнялась Колчаком глубоким философским содержанием, верой в высокое предназначение профессии военного и даже очистительный характер войн. «Конечная цель жизни, – отмечал он в своих сокровенных записях, – слава военного ореола». На этом фоне у него и окрепла ненависть к разгулу «революционного экстаза», разрушающего все и вся, в том числе армию и обороноспособность страны. Еще в конце 1917 г. Колчак сделал для себя пророческий вывод: «Революционная демократия захлебнется в собственной грязи или ее утопят в ее же крови. Другой будущности у нее нет».