Трагизм и парадоксальность бытия. «Грусть от того, что не видно добра в добре». (Н. Гоголь) - страница 6

Этика, конечно же, не может зависеть и от биологии, которая наряду с социологией выражает философские претензии. Биологическая философия жизни пытается установить критерий добра и зла, основать оценки на принципе максимума «жизни». «Жизнь» есть высшее благо и верховная ценность, «добро» есть все, что доводит «жизнь» до максимума, «зло» есть все, что умаляет «жизнь» и ведет к смерти и небытию Преизбыточная жизнь есть благо и ценность, даже если она несет страдание, а не счастье, если она порождает трагедию. Бесспорно, что добро есть жизнь и что конечная цель – полнота жизни. Но беда в том, что «жизнь» это неподходящий критерий оценки, вследствие своего всеобъемлющего и многозначного характера. Все есть жизнь, даже смерть есть явление жизни. А в самой жизни необходимо делать качественные различения и устанавливать оценки. Что абсолютно невозможно – на основании критерия максимума жизни, ибо он является категорией количественной, а не качественной. И здесь мы попадаем в порочный круг: Есть жизнь высокая и низкая, прекрасная и уродливая, как сделать правильные различения и оценки? Совершенно ясно, что биологический критерий максимума жизни не годен, как критерий этический. Чтобы быть благом и ценностью, жизнь должна иметь смысл. Жизнь может возвышаться не вследствие ее количественного прироста, а вследствие подъема ее к тому, что выше ее, что есть сверхжизнь. Это приводит нас к тому, что кроме биологического понимания жизни есть духовное понимание ее, что всегда предполагает не только человеческую, но и божественную жизнь. Не просто жизнь, а духовная жизнь, жизнь, поднимающаяся к Богу, не количество жизни, а качество ее – вот, что есть высшее благо и ценность. К тому же, духовная жизнь совсем не противоположна жизни душевной и телесной и совсем не отрицает ее, а означает вступление их в иной план бытия, приобретение ими высшей качественности, движение к другим высотам, к тому, что есть сверхжизнь, сверхбытие и сверхбожество.

Таким образом, «жизнь» может стать для нас символом высшей ценности, высшего добра, что, в свою очередь, является символом подлинного бытия, и само бытие есть лишь символ последней тайны. И так как перед этикой раскрывается бесконечность, то в ней всегда много проблематического. Только этика нормативная, законническая совсем не видит этого и не понимает. И так, как проблема этики связана с загадкой о человеке, то она и должна быть учением о назначении и призвании человека, и прежде всего, этика должна познать, что есть человек, откуда он пришел и куда идет.

Этика потому и существует, что есть проблема теодицеи*, оправдания Бога. Если в мире существует зло, то неизбежно Его оправдание, и это, в свою очередь, является решением вопроса о происхождении зла. Следовательно, этика это не только суд над человеком, но и над Богом. Против Творца восстало как зло, так и добро, мучимое злом сотворенного мира. Злые ненавидят Бога за то, что Он мешает им творить зло, добрые готовы ненавидеть за то, что Он допустил существование зла. И потому традиционное теологическое учение о грехопадении все превращает в божественную комедию. То есть, свободу, через которую тварь склоняется к злу, она не от себя имеет, а получила ее от Бога. И это нисколько не снимает ответственности с Творца за зло и муку мира. Бог предвидел зло и страдания мира, которые полностью вызваны Его волей и находятся в Его власти, вплоть до гибели и вечных мук многих. И Он согласился сотворить мир и человека в этих страшных условиях. Это и есть глубокий нравственный исток атеизма. И совершенно последовательно нужно сделать вывод, что Бог в вечности одних предопределил к вечному спасению, других же – к вечной гибели. Страшное учение Кальвина* имеет огромную заслугу. Он договаривает до конца то, что неотвратимо вытекает из ортодоксального учения о миротворении. Конечно же, мы начинаем легче дышать, когда переходим от теологии катафатической к теологии апофатической. А весь смысл и ценность жизни определяется скрытой за ней тайной, не подлежащей рационализации, о которой возможен лишь символ и миф. Мы и приходим к Богу не потому, что рациональное мышление требует Божьего бытия, а потому, что мир упирается в тайну, где наше мышление заканчивается. Следовательно, глубже приобщает к тайне мистическая апофатическая теология: