– Поднебесная приняла тебя, это тебе послан талисман.
Наши богатые главные бухгалтерши бросились покупать косметику на растёртом жемчуге по рецепту императрицы Ци Си, а мы с Павлом пошли в ювелирную мастерскую. Перефразируя Германа из «Пиковой дамы», я на нервной почве даже пропел:
– Там груды жемчуга лежат, и мне они принадлежат…
Павел хмыкнул: «Если бы…»
Жемчуг переливался нежными оттенками, одинаковые лица сортировщиц плыли перед глазами, маленький Ганеша, набранный из жёлтого жемчуга, подмигивал мне лукаво… А я всё думал: сказать – не сказать? Потом мы обедали в дивном рыбном ресторане со всеми церемониями, затем в Океанариуме акула равнодушно улыбалась мне в лицо, проплывая над стеклянным туннелем, по которому мы двигались на бегущей дорожке. А я всё не решался Павлу рассказать, да что и как рассказывать-то, может, я не так всё понял?..
На ужине в очередном ресторане происходило театрализованное действо «виртуозное нарезание утки по-пекински». Весь в сомнениях за столом, я приналёг на винцо и решился подарить Павлу Петровичу тоненькую книжечку своих стихов. Я открыл уже было рот чтобы завести разговор о цифровых стихах, как началась вакханалия фотографирования на фоне расчленения очередной утки блестящим тесаком, и всё смешалось в моей пьяной голове – люди, утки, вспышки, цифровые коды и тесаки…
В гостиницу мы прибыли поздно вечером, перегруженные впечатлениями и вином, а около двенадцати за мной пришёл сияющий Павел, сверкнул азартными карими глазами:
– Пошли давай, денег много не бери…
За его спиной в коридоре маячил «Федя». В вестибюле дежурный портье за стойкой окинул нашу троицу равнодушным взглядом, сказал пару слов «Феде» по-китайски, а нам протянул буклеты отеля и просюсюкал на своём странном английском, что можно показать буклет любому в городе таксисту и тот доставит нас сюда, а английского никто на улицах не знает. И мы помчались в неизвестность с «Федей» за рулём по сияющему, сверкающему, переполненному людьми ночному городу. Вот над широкой рекой Хуанпу все в огнях промелькнули телебашня «Жемчужина Востока» и три поразительных небоскрёба – «Открывашка», «Кукуруза» и «Отвёртка», прозванные так туристами. Потом свернули вглубь квартала, повернули ещё раз – в узкий переулок – и остановились, вышли. Вокруг были сплошные стены без единого окна, ну, это типично для хутунов, то есть шикумэней. У неприметной калитки «Федя» кивнул китайцу в европейском тёмном костюме – калитка распахнулась, за ней был садик, в глубине вход под навесом на красных столбах, загнутая крыша, круглые красные фонари с кистями. Внутри нас встретили яркие огни, пряные запахи и две девушки в ярких шелках и причудливых причёсках, с подносами в руках. Они кланялись и улыбались, отступая за какие-то ширмы, и Павел радостно устремился за ними. Меня же как-то мягко оттёрли «Федя» и привратник в костюме. Они улыбались и кланялись, но чёрные шарики глаз в узких прорезях век смотрели холодно и пристально. Передо мной распахнули стеклянную витражную дверь с птицами и пионами, я вошёл. В комнате, обставленной по-европейски, за письменным столом сидел средних лет седой китаец, жестом предложил мне сесть и на хорошем английском языке спросил:
– Что это такое, вы можете мне объяснить?
Перед ним на столе лежала смятая бумажная салфетка с моими цифровыми стихами. Я сбивчиво заговорил о том, что я – поэт, и помахал тоненькой книжечкой своих стихов (всегда ношу её с собой, вдруг кому-нибудь подарить придётся). Я достал блокнот с набросками, стал тыкать пальцем в строчки цифровых стихов, пытаясь объяснить, что это такое. Он прервал меня скептически:
