Тимофей искренне улыбнулся. Это была одна из тех историй, которую он слышал не единожды, но она умиляла его всякий раз, хоть он и не признавался в этом. За окном, похожим на монитор черно-белого проектора, проехала запряженная кобылой телега, в которой веселые селяне, растягивая аккордеон, пели старую задушевную песню. Так рассказ бабушки оживал, выстраивая пространственно-временной мостик между эпохой, что жила лишь в воспоминаниях уходящего поколения, и современностью.
– Аки вчера всё это было, – задумчиво проскрипела старушка, глядя в окно, где расцветали её воспоминания. – А на руки глядь – все в морщинах. Вся жизнь в один миг.
За минувшую неделю ночные показатели температур опустились еще ниже, листва в округе окрасилась пурпуром и охрой, а в воздухе стоял ни с чем несравнимый запах костров и сушняка. Осень снимала пальто в прихожей, готовясь войти. Крикливые стаи ворон кружили по округе, сколачивая компанию для долгого и опасного перелёта. Сумерки всё раньше окутывали посёлок, тянувшийся одной длинной витиеватой улицей на высокий холм, под которым серебрились заливные озёра.
Шаламов, за неимением бани, направился в летний душ, оборудованный в сарае, бодрясь от вечерней прохлады сентября, в одних трениках с ведёрком горячей воды в руках и мочалкой наперевес. За дощатым забором в глаза ему бросилась худощавая фигура, что густо дымила папиросой, и Тимофей полюбопытствовал, кто это отирается у его двора. Это был Шевчук. Он, молча пожав протянутую руку и глубоко затянувшись, продолжал смотреть на остановку железно-дорожного полотна, что пролегало в ста метрах от них. К платформе как раз прибыла вечерняя электричка.
– Ты чего тут? – недоумённо поинтересовался Шаламов.
– Барыгу видишь? – не отводя глаз от поезда, спросил тот, выпустив струю молочного дыма.
Тимофей вгляделся в редкие фигурки пассажиров в широких окнах, но ничего не понял.
– Нет.
– И я нет, а он есть, – усмехнулся Станислав.
Электричка, издав протяжной гудок, тронулась в путь, а на перроне остался смуглый под «бокс» стриженный темноволосый восемнадцатилетний парень, Евгений Казакин по кличке Казак. Он, быстро спустившись по бетонным ступеням с гравийной насыпи, подскочил к компании.
– Ну что? Ты подмылся? – вместо приветствия со смехом уточнил он у Тимофея, пожимая руку. – Или только собрался?
– Как прошло? – перебил его вопросом Шевчук.
Казак растянулся в хитрой улыбке, блеснув золотой коронкой на резце зубов, что на его загорелом лице казались белоснежными.
– Клиент доволен, – ответил он. – Товар уехал, барыши остались, – и, переведя взгляд на Шаламова, предложил: – ну, что, младшо́й, пошли в бане тебя подмоем! Получше, чем в сарае в тазике плескаться.
Тот, соблазнившись, задумался.
– Давай пива возьмём, – потирая в предвкушении руки, вставил Станислав.
– Конечно, возьмём! – ответил Евгений. – Вот младшо́й и сгоняет, – кивнул он, ощерившись, на Тимофея и всучил ему купюру. – А мы баню пока растопим.
Сумерки охотно занялись в закоулках улицы. Закупив в сельском магазине алкоголя и снеков, Тимофей проник на задний двор большого дома в центре деревни. В хлеву справа, грузно переминаясь с ноги на ногу, не громко мычала корова. Душный запах навоза доносился оттуда. Слева асбестовая труба над кровлей попыхивала грязно-сизым дымом, а в закопчённом предбаннике характерно потрескивали дрова.
– Дёшево отдали, – сетовал Казакин, закрывая дверцу топки, в которую только что подкинул свежих поленьев. – В следующий раз дороже скинем.
