И вдруг я услышал:
– А я этого Корнея в тридцатом году раскулачивал.
Капшин, сидевший со мной рядом на бревне, вздрогнул и дико уставился на Захара Воденникова.
– Да, повозились мы тогда с этим починком, – сказал Захар Воденников. – Главная загвоздка у нас в том вышла, под какую статью подвести. Старик на законы все напирал. «Вы, говорит, сперва докажите, что я эксплуатировал…» Дошлый старик был…
Евлампий Егорович начал подыматься.
– А что, ребятушки, не пора ли нам на покой?
Мы встали.
Захар Воденников, прежде чем расстаться с огнем, вытащил из-за пазухи две заранее приготовленные ватные затычки и заткнул уши.
– От командировок у меня это, – пояснил он, встретившись со мной взглядом. – В командировках здоровье растряс. Считай, с тридцатого, с того самого, на руководящей… На передовой линии…
4
В ту ночь мы долго не спали. Едва наша компания разместилась в избе, на полу, у порога, как снаружи, под окошком, раздались голоса.
– Охотники, – сказал Капшин. – Это те самые, которые в том сыром углу сидели. Помните, я говорил?
Гулко, с топотом забухали сапожищами в сенях, снова завизжала неподатливая дверь, которую мы едва открыли.
– А, так вот кто нам охоту испортил! – сказал весело один из охотников, освещая нас спичкой.
– Подходил медведь? – спросил Капшин.
– Подходил. Ко мне подошел вплотную. Ну извернуться нёкак было. С тыла, сволочь, вылез.
– Будет тебе заливать-то, Пашка. Все равно никто не поверит.
– Не верь. А я возьму. Измором возьму. Сегодня овса не поел, вчера не поел, а завтра выйдет.
– Балда ты, Пашка. Пропадет медведь в лесу без овса.
– А вот посмотрим.
Шурша в темноте сеном, охотники поставили ружья в угол печи, начали устраиваться – на полу, рядом с нами.
– Окна-то бы, ребятки, не мешало чем прикрыть. Хоть бы в головах. К утру продует, – рассудительно заметил один из охотников, по голосу тот, который осаживал Пашку.
– Ну уж это пускай Иван, – огрызнулся Пашка. – А я на ощупь не могу.
Из избы вышел какой-то человек, наверное тот самый, которого звали Иваном. За дверью скрипнули половицы, и там все смолкло.
– Ловко ему в своем доме, – сказал Пашка. – Не надо фонаря. Вишь ведь, как летучая мышь в темноте.
Капшин, толкнув меня, привстал.
– Это что у вас за Иван? Не хозяин здешний?
– Он. Корнеев внук.
– Вот как! Иван Мартемьянович?
– Да вроде бы. А ты кто? Откуда его знаешь?
– Ну как же, – взволновался Капшин. – Я к ним сюда по займу приезжал. И он еще моему коню подкову поправил.
– Он и сейчас кузнечит.
– Где? На лесопункте?
– На лесопункте. Вот переночуем – и на работу.
– Так, так, – с философским глубокомыслием заключил Капшин. – На лесозаготовках, значит. А брательники его Мирон да Михей живы?
– Померли.
Тем временем в избу вернулся Иван. Два боковых окошка прикрыл ставнями. Мне очень хотелось взглянуть на этого человека, но я не решился зажечь спичку. В темном углу зашуршало сено. Глухо стукнули сапоги о пол. Потом вздох. И все стихло. Иван улегся.
– Ну как, Иван, на родительских-то пуховиках? Мягко?
– Брось, Пашка! Ты опять за свое? Опять начинаешь травить человека. Вот бы я посмотрел, как ты на его месте. Ежели бы это твой дом…
– Хэ, – беззаботно рассмеялся Пашка. – У меня сроду своего дома не было. И не будет. Что я – дурак? Руки, ноги есть, а казенная фатера найдется.
– Дурак ты, Пашка! Ох, дурак! В тридцать лет пора бы и шариками шевелить.
– А я что – не шевелю? Лежит тут, сопит под боком. Развздыхался. А кто ему велел на лесопункт драпать? Я, скажи? Небось в Ширяево не переехал. Ну? Какого хрена, говорю, не переехал?
