– С историей я расквитался, – ответил Генка. – Когда меня вышибли за несогласие с линией партии, я понял, что история – проститутка. Каждый норовит завалить ее в свою постель и употребить по своему усмотрению.
– Если «по своему усмотрению», можно не связываться с куртизанками, – заметил Константин. – Есть и достойные женщины.
– Есть, – согласился Генка, – но в наших условиях им всю жизнь суждено пребывать в старых девах, а мне, в этом случае, доживать свой век бобылем. Не позволят жениться на праведнице, ну а я не из тех, кто готов расшибить лоб, добиваясь позволения на брак.
– Не обязательно быть подпевалой…
– Дело не в этом, – снова не согласился матрос, – а в том… Что мы знаем о своей истории после семнадцатого? Ни хрена мы не знаем. Историю нам спустили сверху, предъявив не подлинные документы, а сфабрикованные фальшивки. Настоящие спрятаны, как смерть Кощея: игла в яйце, яйцо в утке или щуке, а сундук вообще зарыт неизвестно где. И тогда я постарался забыть всё, что знал. В армии из моих извилин вышибли остатки исторического материализма, а на шхуне я самолично вытряс из башки последние крупицы знаний, которые выработали человечество и наши вожди.
– А ты, Генка, взял бы да написал книжку о своих похождениях, – неожиданно предложил боцман. – Приврал бы, как твоя эта… история, а наш народ хлебом не корми, лишь бы ему лапшу с ушей теребить! Ты же нам, бывало, такие байки рассказывал, даже артисты слушали и головой качали. Мол, во даёт!
– Знаешь, коллега, была и такая мыслишка, – ответил Генка, разливая водку. – По пьяне пришла, но имей в виду, что водка иногда мысль вострит! Но пока то да сё, пока размышлял, как создать эпохальный роман или поэму величиной с кашалота, тема измельчала до размеров кильки. В общем, даже рассказа не получилось.
Они выпили и налили снова, а Генка продолжал, увлекшись, вещать.
– Да, камрады, романы пишут не человеки – вместилище тщеславия и пустопорожних мыслей, романы пишет жизнь, но ее страницы не всегда лицеприятны для действующих лиц. И ты, Константин-тиныч, попав в наш «текст», не откажись все-таки принять второй посошок. На третьем, клянусь, настаивать не будем! Прими за знакомство с нами, за будущее избавление от невзгод, за то, чтобы ты, человек с объемистым прошлым и вместительной биографией… нет, с объемистой биографией и вместительным прошлым, которые, верю, у тебя шхуной не закончились… Так о чем бишь я? Да, значит, тяпни с нами за всё вышесказанное и расскажи что-нибудь эдакое. Ну, про то хотя бы, кто больше матери-истории ценен?
– Как кто? – Константин выпил, отчего с отвычки слегка зашумело в голове. – Ленин, ленинцы и ленинская партия, страна, основанная Лениным и ленинцами, путь, проложенный ими. Ведь я, ребята, до сих пор коммунист. Правда, давно не платил членских взносов и, наверно, подлежу чистке, но билет у меня цел.
– Так выпьем за партию нашу великую, выпьем и снова нальем! – пропел Генка.
– Нет, – сказал раскрасневшийся Проня. – Выпьем за Константиныча!
– Пр-равильно! За него! – согласился Генка. – И пусть он расскажет, как он стал большевиком и что из этого вышло.
А почему бы и не рассказать, подумал Константин. Хотя бы для того, чтобы выплеснуть желчь, скопившуюся за годы и годы.
– Что ж, коли общество согласно послушать, тогда слушайте… И это без вранья, учтите. Я уже говорил Проне, что работал старпомом на учебном судне. Называлась баркентина «Эклиптика». Дело прошлое, и я, друзья, конечно же, расскажу вам лишь один эпизод из моих взаимоотношений с одним плохим большевиком.
