«Язык – дом бытия…» Я посмотрел на Кори. Она стояла, опустив голову, и смотрела на свои руки, покрытые серой пылью. О чем она думала? Ощущала ли она так же остро эту ловушку языка, эту невозможность доверять словам, знакам, самой реальности? Или она просто чувствовала страх и отчаяние?
– Что будем делать? – спросил я тихо. – Верить записке? Искать другой путь? Но какой?
Кори подняла голову. В ее глазах была странная смесь усталости и упрямства.
– Я не знаю, чему верить, – сказала она. – Словам Наблюдателя? Записке Октава? Этой проклятой музыке? Все это может быть ложью. Игрой. Но… – она посмотрела на сумку, где лежал черный камень. – Вот это… это реально. Холод. Вибрация. Оно настоящее. Может быть, надо идти за ним? Использовать его как компас?
Использовать черный камень как компас? Камень, который, возможно, был источником или резонатором кошмарной музыки? Камень, который излучал холод и пустоту? Идея казалась безумной. Но в этом доме с призраками, где слова лгали, а реальность мерцала, возможно, только такой безумный компас и мог указать путь. Или окончательно завести в тупик. Мы снова стояли перед выбором, но теперь выбор был еще более странным, еще более иррациональным. Довериться не словам, а ощущению. Пойти за вещью, которая сама по себе была воплощением «трещины». Это был прыжок веры в бездну абсурда.
Часть 2.9: Осколок Невозможного
Пока мы стояли в нерешительности на пустынной платформе, взвешивая безумную идею Кори использовать черный камень как компас, мое внимание привлекло что-то на бетоне у края платформы, почти у самых рельсов. Что-то маленькое, поблескивающее в слабом свете фонаря сквозь слой серой пыли. Любопытство пересилило страх, и я подошел ближе, наклонился. Это был не просто блеск. Это был… осколок. Осколок чего-то прозрачного, как стекло или кристалл, но с неправильными, рваными краями, словно его выломали из чего-то большего. Он был небольшим, размером с ноготь большого пальца. Я осторожно поднял его. Он был холодным, но не тем ледяным, мертвым холодом черного камня. Скорее, это был холод чистой воды или горного воздуха. И он не вибрировал. Но было в нем что-то странное. Когда я повертел его в пальцах, свет фонаря преломился в нем не так, как в обычном стекле. Он не просто прошел насквозь или отразился. Он… запутался внутри. Свет создавал внутри осколка сложную, постоянно меняющуюся игру бликов, радужных переливов, похожих на микроскопическую вселенную в момент рождения или гибели. Казалось, осколок содержит в себе бесконечное множество отражений, множество пространств, свернутых в этом крошечном объеме. Я поднес его ближе к глазам. Изображение мира сквозь него искажалось невероятным образом. Прямые линии изгибались, цвета менялись местами, перспектива нарушалась. Смотреть сквозь него было все равно что смотреть глазами сумасшедшего художника или существа из другого измерения.
– Что это? – спросила Кори, подойдя ко мне.
Я протянул ей осколок. Она взяла его, повертела в руках, посмотрела сквозь него.
– Странный… Красивый. И… неправильный. Откуда он?
Я посмотрел на то место, где его нашел. Рядом не было никаких следов разбитого стекла или чего-то еще, от чего он мог отколоться. Он лежал один, сияя своей невозможной внутренней игрой света на сером бетоне. И тут меня осенило. Наблюдатель. Он стоял примерно здесь, когда давал нам последние инструкции, прежде чем раствориться в тенях. Мог ли он обронить это? Или… оставить намеренно? Этот осколок был так же странен и неоднозначен, как и сам Наблюдатель. Он не был зловещим, как черный камень. Он был… другим. Он не поглощал свет, а играл с ним, преломлял, искажал, создавал новые, невозможные реальности внутри себя. Если черный камень был воплощением трещины как пустоты, как распада, то этот осколок был воплощением трещины как… множественности? Как бесконечной игры отражений и возможностей?
