– Мы пришли, – сказала она тихо, опуская руку с осколком. – Линии… они заканчиваются здесь.
Мы стояли на небольшой поляне, окруженной стеной гигантских, замшелых сосен. А перед нами, на самом краю обрыва, за которым расстилалась лишь чернильная пустота ночного неба, стоял дом. Дом Октава. Он выглядел так, словно вырос из самой скалы, на которой стоял. Приземистый, одноэтажный, построенный из темного, почти черного дерева, он сливался с окружающим лесом и тьмой. Крыша была покрыта мхом, а немногочисленные окна напоминали слепые глаза, устремленные в бездну. От дома веяло запустением и… чем-то еще. Ощущением неправильности. Словно его геометрия была слегка нарушена, углы не совсем прямые, линии крыши едва заметно искажены, подчиняясь не законам архитектуры, а какой-то иной, чуждой логике. Это было неуловимо, на грани восприятия, но вызывало подсознательное беспокойство, как вид лица с асимметричными чертами. Мы подошли ближе. К дому вела узкая тропинка, заросшая сорняками. Дверь – тяжелая, сколоченная из неотесанных досок – была не заперта. Она поддалась с тихим, жалобным скрипом, открывая доступ во внутреннюю темноту. Из дома пахнуло… знакомо. Затхлая пыль, холодный пепел в камине, но сквозь них пробивался тот самый запах, который мы чувствовали у Октава в последний день – запах кофе, сигарет, ладана (он действительно его жег, повсюду стояли маленькие курильницы) и тот странный, едва уловимый металлический оттенок озона или химии. Запах его присутствия. Или, вернее, запах его отсутствия, которое было настолько плотным, что казалось присутствием.
Мы вошли внутрь, оставив дверь приоткрытой, чтобы хоть немного света проникало с поляны. Луч фонарика Кори выхватил из мрака обстановку. Большая комната, служившая, видимо, и гостиной, и кабинетом. Огромный камин у одной стены, заваленный остывшей золой. Несколько кресел неопределенной формы, покрытых пыльными чехлами, похожими на саваны. И книги. Книги были повсюду. Они громоздились на полках, доходящих до самого потолка, лежали стопками на полу, на столе, на подоконниках. Научные трактаты соседствовали с поэтическими сборниками, фолианты по квантовой физике – с древними гримуарами, философские эссе – с потрепанными детективными романами. Это был хаос, но хаос упорядоченный, отражающий эклектичный и беспокойный ум Октава. Но даже сквозь пыль и запустение чувствовалось, что дом не совсем мертв. Было ощущение, словно хозяин вышел на минуту и вот-вот вернется. Словно его мысли, его идеи, его безумие все еще витали здесь, пропитывая воздух, оседая на страницах книг, отражаясь в пыльных стеклах окон. Я провел пальцем по обложке одной из книг – «Критика чистого разума» Канта. Под пальцами остался толстый слой пыли, но под ним ощущалось… тепло? Легкая вибрация? Я отдернул руку. Паранойя. Или дом действительно был… заряжен? Наполнен остаточной энергией экспериментов Октава?
– Он был здесь до последнего, – прошептала Кори, обводя лучом фонарика комнату. Ее голос звучал глухо в тишине дома. – Работал. Думал. Сходил с ума. Я чувствую это.
Она подошла к большому письменному столу, заваленному бумагами, чертежами, пустыми кофейными чашками и переполненными пепельницами. Все было покрыто тем же слоем пыли, но под ним угадывался недавний беспорядок. Следы лихорадочной деятельности. Следы борьбы. С чем? С реальностью? С самим собой? С тем, что лезло из трещины? Я подошел к окну. Оно выходило на обрыв. Стекло было грязным, но сквозь него виднелась бездонная чернота. Стоять здесь, в этом доме на краю пропасти, было все равно что стоять на палубе корабля, затерянного в космосе. Ощущение изоляции, оторванности от мира было почти абсолютным. Идеальное место для того, чтобы сойти с ума. Или для того, чтобы попытаться прорваться в другое измерение. Октав выбрал это место не случайно. Это была его обсерватория. Его лаборатория. Его алтарь на краю карты. И мы пришли сюда, ведомые невидимыми нитями, чтобы найти ответы. Но что, если дом не хотел отвечать? Что, если он хотел задавать свои собственные вопросы? Я почувствовал, как по спине снова пробежал холодок, не связанный с температурой в помещении. Дом наблюдал за нами. Архитектура отсутствия Октава была живой.
