«Вы, Луций, ответили бы мне что-нибудь, будь вы рядом», – закончив этой фразой свой плач, я поставил точку и завалился спать.
***
Следующим утром, сонные, мы поехали к Диме.
Сильный ветер гнал по небу рваные тучи. Изредка выглядывало солнце. Блестел мокрый асфальт.
Мы ехали на автобусе через мост, и Сеня снова рассуждал:
– Сделаем скидку сегодня. Всем. В честь удачного рейда.
– Сень, мы ещё ни черта не заработали.
– Пойми, мой юный друг, ты – как завоеватель. Либо ты захватываешь земли – и, конечно, не без потерь. Либо ты снимаешь налоги с захваченных земель и туго набиваешь мешок. Сейчас мы – захватчики.
Когда мы подходили к Диминому дому, то увидели на асфальте чёрный след от колёс. Он извивался и вёл во двор. За углом дома стояла разбитая Димина машина: она врезалась боком в дерево и взрыла колёсами землю. Капот у неё изогнулся пузырём, будто мотор под ним взорвался. Одну дверь разбило всмятку. Стёкла в дверях потрескались.
Мы молча поднялись на лифте. Сеня хмуро глядел себе под ноги. У меня тяжело колотилось сердце, и меня даже подташнивало, и я клял себя за то, что я такой слабак.
Дверь в квартиру была открыта. Вчера здесь прошла попойка, и кругом мы увидели разгром, словно после оргии. Лужи вина и рассыпанный попкорн на полу. В коридоре валялся стул с погнутой ножкой. Пахло сигаретным дымом и травой. Издалека доносился джаз: играл грустный тромбон.
В коридор выполз Кеннеди. Он завернулся в белую простынь, как в тогу. Она волочилась по полу, напитываясь из луж красным вином. В руке он держал стакан с пивом. Пьяный и заплаканный, Кеннеди совсем не походил на себя.
– Вы видали! А? Как Димка зверски въехал в дерево! – сказал он.
Мы разыскивали Диму, заглядывая в каждую комнату, а Кеннеди плёлся за нами, путаясь в простыне и причитая:
– Я так напугался, так напугался! Пацаны, вы бы знали! Я ходил с ними в больницу.
Он с подобострастием зашептал, схватив меня за плечо:
– Батя его приехал, запретил машину убирать. Сказал – пусть ржавеет. И уехал. Вот это мужик!
И вдруг Кеннеди завыл на весь дом:
– Будет Димке урок, как машину бить!
Мы заглянули в зал, где всегда проходили попойки. Биатлонист в расстёгнутой рубашке спал на диване, запрокинув голову и открыв рот. Парень с чёлкой и красным платком на шее и пухлый блондин в очках слушали джаз. В знак приветствия они кивнули нам, и пухлый блондин приложил палец к губам, чтоб мы не шумели.
Кеннеди вопил:
– Но летели хорошо! На спор, говорит. Хотите на спор, говорит, расшибу вас всех к хренам собачьим! И расшиб!
Мы вошли в Димину комнату. Дима курил, присев на подоконник. Его левое плечо было замотано бинтом, и на лбу у него был прилеплен белый пластырь.
Обычная тяжёлая дикая скука исчезла из его взгляда. Теперь его глаза смотрели со спокойной усталостью, словно он завершил важнейшее дело.
Он обратился к Арсению, так же лениво растягивая слова:
– Чего пялишься на меня? В больнице твоя дура. Ни хера ей не стало. А так старался.
Сморщившись – движения причиняли ему боль – Дима поднёс сигарету ко рту.
– Димка, Димка! Ты чего? – залопотал Кеннеди.
Поправляя на плечах простыню, он поплёлся к Диме. Он прошептал, обращаясь к нам и заикаясь от пива:
– Это шутки у него, шутки такие.
– У меня не получилось, понимаете, вы, придурки, – растягивая слова, заговорил Дима. – Не получилось. А так разогнался. Ещё этот дебил за руль хватал, совсем обоссался, тупой идиот, – он кивнул в сторону Кеннеди.
