Жеребец пляшет под ним. Нам не нравится вмешательство командира полка, нарушающее план и темп наших занятий. Я смотрю на капитана Ахмеджанова, жду, как он поступит: мне хочется, чтобы он объяснил командиру полка тему занятия и настоял на своём. Но он, вытянувшись, демонстрируя перед нами своё полное согласие с приказом, отвечает:
– Слушаюсь! – и, повернувшись к нам, громко, хотя мы стоим совсем рядом, отдаёт приказ: – Батальон, в атаку вперёд!
Мы бежим в роты, на опушку. За опушкой простирается девственно белое снежное поле. Оно сверкает от солнца. Вдали, справа – чёрные якубовские избы. Поднимаем роты. С криком «ура» батальон обрушивается «на головы противника». «Противник» не оказывает нам никакого сопротивления, но, пробежав по снегу где-то полкилометра, мокрые и усталые солдаты всё же замедляют бег. Подполковник гарцует в цепи батальона, он появляется то на правом, то на левом флангах и, когда цепь замедляет движение, подбодряет солдат и с криком «ура» сам скачет впереди цепи.
Когда в тылу, будучи командиром взвода, я учил солдат, зачастую требования к обучению казались мне противоречивыми, не давали покоя. Я был неопытен, приказ «учить солдат применительно к условиям боя» теоретически мне был понятен. Но когда, по требованию старших офицеров, основная часть полевых учений состояла из бесконечной тренировки красиво развёртываться в боевой порядок и, соблюдая ровную цепь, равные интервалы между солдатами, с криком «ура», до хрипоты, до изнеможения атаковать голую степь, я был уверен, что условиям боя такие «парады» прямо противоречит, и это мне казалось безусловно неверным. Тогда, в запасном полку, я, размышляя, приходил к выводу: старшие офицеры тоже не были на фронте и только теоретически, как я, понимают свою задачу. А парадные боевые цепи и атаки заменяют собой наше недостающее умение научить солдат действовать в подлинном бою. Я пытался успокаивать себя: наши солдаты не сразу пойдут в бой; там, на фронте, офицеры-фронтовики серьёзно дополнят военные знания солдат, научат их действовать в настоящем бою.
Все это я вспомнил именно сейчас. Там глубокий тыл, здесь противник стоит в Варшаве, всего в пятидесяти километрах. Там я готовил солдат для «кого-то», кто мог их ещё доучить, исходя из своего фронтового опыта, сейчас же я учу «свою» роту. Если я не научу сейчас солдат воевать, понимать и выполнять мои приказы, их никто уже не научит. Никто! Кому нужен этот парад? Эти красивые цепи, громовые «ура»? Неужели командир полка этого не понимает?.. Подполковник кружит на своём красивом жеребце, и, как только солдаты замедляют бег и прекращают кричать «ура», снова упрекает их в недостатке умения, в недостатке мужества, приказывает снова кричать и бросаться, сам кричит и рвётся вперёд. Обливаясь потом, утопая в глубоком снегу, мы бежим и падаем в снег, снова поднимаемся и бежим, бежим…
Нам, командирам рот, не известны стратегические планы фронта, армии, мы не знаем даже ближайших, конкретных задач, стоящих перед нашей дивизией, перед полком, перед батальоном. Но то, что в самые ближайшие дни предстоит огромная, сложная и трудная операция, чувствуется во всем, особенно по расписанию занятий, которое даёт штаб батальона: три дня – обучение одиночного бойца, три – отделение в наступлении, три – взвод в наступлении, взвод в танковом десанте, рота, батальон и полк в наступлении. В требованиях к учёбе чувствуется продуманность, разумная последовательность, но и спешка.
