Третья ракета - страница 10

– Халхин-Голом, – поправляет Лешка.

– Что? А черт его выговорит… Да. Так там брата Степана покалечило. Пришел без руки, с одним глазом. Теперь – я… Хотя тут уж ничего не скажешь. Уж тут надо. Или Гитлер тебя, или ты его. Только мне все думается: неужели и моим детям без отца расти?

– Слушай! – приподнимается Лешка. – Вот ты говоришь, воина, война! Гитлер! А ты подумал, кто ты до войны был? Ну кто? Рядовой колхозник! Быкам хвосты крутил, кизяки голыми ногами месил. Точно? Ну?

– Ну и что? – настораживается Желтых.

– А то. Был ты ничто. А теперь? Погляди, кем тебя война сделала. Старший сержант. Командир орудия. Кавалер ордена Отечественной войны, трех медалей «За отвагу», член партии.

– Вот сказал! – язвительно удивляется Желтых. – Кавалер! Знаешь ли ты – у моего отца крестов было больше, чем у меня медалей, и что? А то – кавалер! – зло кряхтит на бруствере Желтых.

– Ерунда! – объявляет Лешка, беззаботно потягиваясь на траве. – Моя правда!

– Правда! Я все медали отдал бы, только б детей сберечь. А то если до нового года война не кончится – старший мой, Дмитрий, пойдет. Восемнадцать лет парню. Попадет в пехоту, и что думаешь? Молодое, зеленое – в первом же бою и сложит голову. Не пожив, не познав. А ты – «медали»! Хорошо тебе, холостяку, ни кола ни двора, сам себе голова. А тут четверо дома!

Лешка молчит, а командир вздыхает и молча глядит в темноту.

– Только и радости, как подумаешь: эта война уже последняя. Довоюем, и баста. Второй такой не будет. Не должно быть! Сам я готов на все. Но чтобы в последний раз. Чтобы детям не пришлось хлебать все то же хлебово.

– А что, пусть повоюют, – не то всерьез, не то в шутку возражает Задорожный. – Умнее будут. Война, говорят, академия.

– Академия! Сам вот сперва пройди эту академию, а потом говори.

– Ерунда! Воюют же хлопцы. И девки даже. Вон Люська, например. Чем она хуже?

– Ну и что же? Думаешь, правильно это? Легко ей, девчонке, среди таких вот, как ты… бугаев?

– А что?

– Ничего! Правда, Люся хорошая, – говорит Желтых. – Довоевать бы, и дай ей бог счастья. Она стоит…

Мы все молчаливо соглашаемся. Кто из нас скажет хоть слово против Люси? Желтых затягивается, розовый огонек загорается и гаснет в его кулаке.

– В трудной жизни выросла. В нелегкий час. А это уж так: если жизнь в молодости перетрет хорошенько – будет человек, а заласкает – пропал ни за понюшку.

– Ну, это ты загибаешь, – говорит снизу Лешка. – При чем тут жизнь? Угождает она тебе, Люська, потому за нее и тянешь.

– Угождает! – злится Желтых. – Эх ты, голова еловая! Не знаешь ты ее. А я знаю. Откуда у нее это возьмется? У нее такого и в крови не было. Отец ее вон какой герой был! Орел! Революцию у нас на Кубани делал. Восемнадцать ран имел. Рано умер. А она у чужих людей росла. Думаешь, сладко было? Потому и такая… справедливая.

Задорожный, однако, из озорства или из упрямства не соглашается.

– Тебя тогда на Буге выручила, так уж и справедливая.

– А что ж, и выручила. Спасла. Молодец. Если бы не она, расстреляли бы ни за что. Дурное дело – не хитрое. Шпокнули бы – и все. Разве мало дураков еще есть? А так вот живу. Что значит вовремя вмешаться.

Луна потихоньку ползет в небе, на истоптанной земле шевелятся наши короткие тени; пахнет травой, разрытой землей, росистой свежестью дышит сонный простор.

– Такое не забудется. Долго будет помниться. До гроба, – прочувствованно продолжает Желтых. – Но и мы однажды ее выручили. Тут, видно, не все знают. Кто помоложе – не был. Кто с той поры остался? – оглядывая нас, спрашивает командир. – Попов – раз, ну Кривенок, остальные новички. Как-то под вечер нас перебросили на фланг, – затянувшись, говорит Желтых и гасит о землю цигарку. – Стояли в вишеннике, я, помню, присел переобуться. Ребята окоп роют. Грязи – на каждом сапоге полпуда. И тут прибегает солдатик – так и так, мол: в хуторе немцы раненых окружили. Двадцать солдат и одна девка. Отбиваются, помогите. А до хутора километр с гаком. Слышим, стрельба усилилась. Не докопали мы окопа, бросили лопаты, автоматы в руки – и туда. А Попов зарядил орудие и давай палить. Один, а ловко так, брат, палил. Бежали мы и радовались.