Поморщившись от досады, Бобров раздражённо махнул рукой:
– Чёрт с ним! Пусть будет так! Выведите его из блиндажа и расстреляйте.
В это время склонившийся над столом старшина Храмов, внимательно изучавший содержимое изъятых у пленного эсэсовца вещей, поднял голову и, держа в руках продолговатый свёрток, обёрнутый в бумагу, обратился к Боброву:
– Товарищ майор, похоже, здесь какие-то документы… Или карта…
Издав гортанный, нечленораздельный крик, фон Крюгер сделал шаг вперёд, протягивая к свёртку руки, но, получив от конвоира удар прикладом по голове, свалился на пол.
– Что это он так разволновался? Ну-ка, приведи его в чувство, лейтенант. А ты, старшина, открой этот свёрток, только аккуратнее. Давайте посмотрим, что этот фриц с собой таскал… – С этими словами Бобров сел за стол и подвинул к себе поближе керосиновую лампу.
Пока Белокопытов с конвоиром приводили в чувство потерявшего сознание немца, Бобров и старшина успели открыть свёрток. Бобров изумлённо всплеснул руками:
– Мать честная, это по-каковски же написано? Белокопытов, подойди сюда быстро!
Белокопытов взглянул на свёрнутые в рулон листы бумаги, испещрённые письменными знаками:
– Не могу знать, товарищ майор. Я в школе и в институте немецкий язык изучал. А здесь похоже на грузинский или арабский.
– Фриц-то, смотрите, уже очухался, – заметил старшина, – он наверняка знает, что там написано.
– Да, верно, – отметил Бобров. – Давай-ка, лейтенант, расспроси его, что это за документ. Может быть, какая-то тайнопись или шифр специальный. Тогда направим на дешифровку нашим ребятам, они до правды докопаются. Быстро, лейтенант, время поджимает.
После короткой беседы с пленным офицером Белокопытов подошёл к начальнику разведбатальона:
– Товарищ майор, немец утверждает, что документ написан на древнееврейском языке и содержит в себе пояснения к одному из Евангелий, вероятнее всего, к Евангелию от Иоанна. Бумага древняя и представляет, по его словам, исторический и религиозно – культовый интерес. Рукопись попала к нему в руки во Франции. С тех пор он искал удобного случая, чтобы вручить её помощнику по вопросам религии рейхсфюрера Гиммлера или лично Гиммлеру. Однако их батальон был внезапно переброшен в Россию, и удобный случай не представился. Очень просит сохранить эти материалы и не уничтожать их.
– Вот оно что, – разочарованно буркнул Бобров. – Религиозный мусор, опиум для народа. Только этого нам не хватало. Надо сжечь их к чёртовой матери! Хотя… стоп, давай всё-таки проверим их. Вдруг немчура заливает. Слушай, Белокопытов, у вас во второй роте есть еврей, сержант Стельмах, зовут его Борис. Борух по-ихнему.
– Так точно, товарищ майор, есть такой.
– Позвать его сюда срочно.
– Есть, товарищ майор. А что прикажете с пленным делать?
– Расстрелять. Один чёрт, от него толку не добьёшься. А лишняя обуза нам перед боем не нужна.
Белокопытов, взяв конвоира, вышел из блиндажа вместе с фон Крюгером. Через две минуты раздалась сухая автоматная очередь.
Вскоре в блиндаже появился запыхавшийся сержант Стельмах, среднего роста, на вид 35—40 лет, с характерной семитской внешностью и большими, чуть выпуклыми печальными глазами.
– По вашему приказанию сержант Стельмах…
– Садись поближе, сержант, – нетерпеливо прервал его доклад Бобров. – Помоги нам быстренько разобраться с этими документами. Мы изъяли их у эсэсовского офицера, который утверждал, что они якобы написаны на еврейском языке. Ты, надеюсь, родной язык не забыл?
