На площади какое‑то движение, шум… Похоже, пленные…
Точно! Полтора десятка срочников и контрактников стоят возле стены, безоружные, без ремней, в расстегнутых гимнастерках. Кто‑то в крови – ранен. Против них возбужденные, смеющиеся, бородатые, обвешанные оружием боевики. Срочники в сравнении с ними совсем еще мальчишки, они растеряны, испуганы, вжимают головы в узкие плечи, как желторотые птенцы, вздрагивают от каждого громкого окрика. Контрактники другие. Они мрачно исподлобья поглядывают по сторонам. Они знают, чем все кончится, и просто ждут…
Лишь бы не оказалось среди них знакомых лиц, никого из его бывшей части. Вроде нет…
– Что, вояки!.. – издеваются над пленными чеченцы. Смеются, толкают их.
Кого‑то повалили сильным ударом на землю. Стали пинать. Он пытается закрывать руками лицо. Его пинают по рукам. Это или офицер, или снайпер. Снайперов боевики сильно не любят.
Но долго все это продолжаться не будет. Долго им здесь оставаться нельзя. Нужно спешить уйти до света. И, значит, участь пленников предрешена.
Контрактников отгоняют прикладами в сторону, окружают полукольцом, держа под прицелом. За спинами боевиков маячат жители деревни – женщины и дети, с любопытством смотрят на пленных, ждут, что будет. Никакой жалости к ним у них нет – лица веселые, оживленные, словно они на праздник пришли.
Какой‑то боевик, выступив вперед, что‑то говорит не по‑русски, часто оборачиваясь и указывая на пленных. Все внимательно слушают, одобрительно кивают.
Что с ними сделают? Расстреляют или?.. Лучше бы расстреляли.
Но нет!..
В руках митингующего боевика появляется выдернутый из ножен тесак. Он подходит к ближайшему контрактнику, пинает его по ногам и, когда тот падает на колени, хватает за волосы, запрокидывает, оттягивает ему назад голову, чтобы открыть горло, и медленно, неспешно проводит по нему тесаком. Кажется, что просто проводит, хотя на самом деле перерезает чуть не до половины шеи, потому что хорошо заточенная сталь очень легко входит в человеческую плоть. Как в масло… Контрактник не кричит, он не может кричать, потому что у него перерезана трахея. Он булькает кровью и падает.
Толпа одобрительно гудит.
Теперь все понятно, понятно, что будет. Всем понятно!
И один из пленников вдруг отчаянно – все равно терять нечего! – одним мощным прыжком, рванувшись в сторону, подскакивает к толпе, опрокидывает нескольких человек и что есть сил бежит по улице, кидаясь из стороны в сторону.
Неужели уйдет?..
Но – нет. Как бы быстро он ни бежал, пули летят быстрее. Короткая очередь сбивает его с ног. И вот он уже лежит, корчится от боли в пыли. Всего‑то и успел пробежать четыре шага…
Его, мычащего от боли, еще живого, волоком подтащили к стене и, не дав умереть спокойно, полоснули по шее…
Срочники, обезумев от ужаса и ожидания, смотрели на расправу.
Дальше пошло быстрее. Контрактников, схватив их и нажав на них вдвоем сверху, роняли на колени, оттягивали головы и перерезали чуть не до хребта шеи, бросая дергающиеся, агонизирующие тела на землю.
Никто не ужасался, не рыдал, не закатывал глаза. Только стоящие чуть в стороне от мужчин женщины прикрывали лица платками. Для всех них все это нормально и обыденно. Как забой скота. Для всех них это был всего лишь обычай, который никого не пугает.
Боевик, исполнявший роль палача, поднял окровавленный тесак и, размахивая им в воздухе, что‑то стал долго и горячо объяснять, к чему‑то призывать. Сзади него в лужах крови валялись трупы. Но были еще и живые…
