«Как перо потерять может птица,
как реке в половодье не спится,
как листва дуб оденет иль ивы,
как морские порты слепы, кривы,
так и люди, – сказал Бог почтенный, —
должны веру менять непременно
через несколько лет, чтоб обряды
обновить, перекрасить ограды,
поменять алтари и амвоны,
книги, святцы, псалмы и законы,
сонм святых и архангелов сборы,
одеянья монахов, уборы…
Чтобы самый ничтожнейший бог
самым Большим соделаться мог».
Бог сказал: «Говорить с человеком о Боге
не могу Я, он думает, что Бог зависит
от его настроений, сомнений, тревоги
и от мыслей, что разум Мой скоро превысят.
Но люблю Я его, он творенье Мое,
Я желаю ему состоятельности.
Так вот гибнут все боги в упованье своем
и в избытке доброжелательности».
Плачется Бог: «Нет у меня дневника,
нет интима, нет тына.
Я не могу написать пару слов
ни по-русски, ни на латыни.
В созданном мире все в тайне Я должен держать.
Сам не могу испугаться ни в прятки сыграть,
ни притаиться в глазу антилопы,
ни в траве раствориться.
И вообще, слово «быть» не может ко мне примениться.
Вы знайте и верьте, Я с нежностью к вам отношусь,
но показывать это Я вам никогда не решусь.
Такая уж роль у Меня, и она никуда не годится!»
«Я бы очень хотел, чтобы имя Мое перестали, —
говорит Бог, – поминать на словах, на бумаге, в металле.
И Меня бы себе самому предоставили, разве так сложно?
Ведь постигнуть Меня до конца все равно невозможно:
Я ведь тело, лишенное бренного зыбкого тела,
Я больная душа, антитеза беспечной и легкой души.
Оставляйте с собою Меня одного всегда смело,
чтобы Я мог свою неизбывно работу вершить —
постоянно Я ночью и днем, как хочу изменяюсь,
Я на это Себя осудил и Сам с этим смиряюсь.
Не проникнуть в природу Мою, но вот что интересно —
всем при этом она досконально известна.
Оттого у Меня не проходит тревога —
как смириться с таким пониманием Бога?»
Бог, мы тебе поклоняемся, дай нам дождя и росы.
Мир подари нам, безгрешности дай благодарной часы.
Даруй поколения новые и урожаи хлебов,
которые так переменчивы, зависят от холодов.
Дай нам славу Твою, дай нам ясность, единственный Бог,
чтобы каждый из нас подражать Тебе мог.
Но Бог шепчет в ответ: «Любовь ваша убога,
молитвы все – ложь: вы давно себе боги».
Сказал Бог: «Для авторитета
Себя представил господином.
Вот вышел Я, купил газету,
спокойно оглядел витрины,
зашел в кафе, взял тоник с виски,
задел хозяйку невзначай,
сказал ей: «Извините, миссис!»,
дал, щедро расплатясь, на чай.
На бирже подскочили цены —
Я выиграл к исходу дня.
И Мне приятно, несомненно,
буржуем чувствовать Себя».
«Истекая потом, хожу по тротуару, —
Бог говорит, – как Некто, кто Мне вопрос задаст:
«Не свалится ль на голову Мне небо?» – «От удара
свалюсь тогда Я в обморок, растянусь как пласт».
Меня спешат утешить, сиренью одаряют
и даже аспирина вручают порошок.
Я бормочу бессвязно: «За все Я отвечаю»,
«Вселенная», «Тревога», «Где для цветов горшок?»
А Легкие забиты, одышка, боль и спазмы.
«На пенсию, – ору Я, – все боги!» И вперед,
навстречу горизонту в беспамятстве, маразме
на сумасшедшей скорости Меня такси везет».
«Хочу, – скажет Бог, – Я слугой быть орущего
хозяина, строгого и всемогущего,
который ни в чем бы со Мной не считался,
наказывал бы без вины, издевался,
несправедливо давал приказания,
его бы Я слушался без понимания,
власти лишенный, смиренный как пес,
как бык под ярмом свою долю бы нес,
