Кстати, в этой связи мне представляется более чем странной цитата из Истории всемирной литературы: «До нашего времени дошло около двух тысяч рубаи, приписываемых Хайяму, но с относительной уверенностью можно отнести к Хайяму не более ста рубаи» [4]. Интересно, на чем основывается эта «относительная (?!) уверенность»? И как понять само это словечко в весьма серьезном научном труде – «относительная»? Уверенность относительно чего?
Из словаря Ожегова мы знаем, что «относительный – не безусловный», а «безусловный то же, что несомненный». Следовательно, вышецитируемую фразу мы вправе прочитать следующим образом: «До нашего времени дошло около двух тысяч рубаи, приписываемых Хайяму, но с сомнительной уверенностью можно отнести к Хайяму не более ста рубаи»
Далее, обратимся к творчеству А. С. Пушкина, который в свои 25 лет писал, а мы в свои 12 – старательно наизусть заучивали:
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
И в эти же лета – в «Вакхической песне»:
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Велика ль польза для разума от алкоголя – яда нервно-паралитического действия – заметить человеку наблюдательному не сложно. Именно это и сделал в свое время автор сатирической книги «Корабль дураков» (1494) немецкий писатель, сын трактирщика Себастьян Брант:
Все стали бы мудрей вдвойне,
Будь капля мудрости в вине.
От того-то и Александр Сергеевич, но несколько позже, скажет: «Человек пьющий ни на что не годен», а всего лишь через три года после «Зимнего вечера» – в 1928 году – напишет:
Напрасно, пламенный поэт,
Свой чудный кубок мне подносишь
И выпить за здоровье просишь:
Не пью, любезный мой сосед!
А возьмите такого «пропагандиста пьянства», как Сергей Есенин, чья поэзия буквально вся – осуждение алкоголепития, как поведения постыдного, хотя и вынужденного. Гимнов отраве он не писал! Пьющий Сергей Есенин, будучи рабом алкогольной зависимости, не холуйствовал, не прославлял это рабство, как иные наши современные поэты, но осуждал его:
Был я весь – как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
* * *
Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники желтую грусть.
Проклинают свои неудачи,
Вспоминают московскую Русь.
И я сам, опустясь головою,
Заливаю глаза вином,
Чтоб не видеть в лицо роковое,
Чтоб подумать хоть миг об ином.
Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвечиной
Над пропащею этой гульбой.
Ах, сегодня так весело россам,
Самогонного спирта – река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поет и про Чека.
Что-то злое во взорах безумных,
Непокорное в громких речах.
Жалко им тех дурашливых, юных,
Что сгубили свою жизнь сгоряча.
Нет! таких не подмять, не рассеять.
Бесшабашность им гнилью дана.
Ты, Рассея моя… Рас… сея…
Азиатская сторона!
* * *
Ведь и себя я не сберег
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
