Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День первый. Настоящее - страница 5

В одно мгновенье в державе назрел римский бунт, бессмысленный и беспощадный. Толпа – она ведь непредсказуемая стихия и извечно готова вырывать корни зла уже только потому, что они питательные и сладкие.

Император поднял руку вверх.

Галдёж людских масс стих.

*****

– Даже у самого плохого дитя всегда можно найти что-то хорошее, если его отыскать и тщательно обыскать. И в первую очередь – его родителей! Предки за потомка ответственны – плохо воспитывали! Это совсем не тот случай, когда сын – за отца..! – собирая в кулак всю свою арабскую храбрость и волю, повелел римский владыка, хотя в его голове заводопадили и захороводили, как стайки ласточек над домом, шальные мысли: «Неужели же это всё? Неужели мне пришёл конец? Так вот где таилась погибель моя – мне смертью малец угрожает! А ведь у меня было планов громадьё! Целое Средиземное море! Эх! Ни перед сенатом выступить не успел, ни диадему поносить, ни скипетр в руке подержать, ни на троне в курии Юлия посидеть!»

Возмутителя спокойствия не нашли – иголкой в стоге сена оказался малец. Да и был ли вообще тот мальчик? Поскольку наглость цвета детской неожиданности больше не повторялась, императору доложили, что заговор раскрыт, все мятежники числом превеликим схвачены и наказаны будут не обыском, но распятием на крестах, как это бывало в старые добрые времена: при Нероне, Домициане и Траяне. Или же во времена не столь давние и с высоты дня сегодняшнего хорошо обозримые: при Септимии Севере.

– Panem et circenses! Хлеба и зрелищ!!! – уже более слаженно, настойчиво и грозно потребовал римский глубинный люд, помнивший Ювенала, автора этих бессмертных строк, поэт ведь в Риме больше, чем поэт: всегда так было, есть и будет!

Римская нация, словно чёрной тучей, надвинулась, сплотившись, на новую, если не укрепившуюся на своём Олимпе, вертикаль власти.

До императора, наконец-то, дошло: он вспомнил, что где-то далёко на озере Чад изысканный бродит жираф.

«Я вовсе не длинношеее животное! Для начала откуплюсь от черни дармовой жратвой, раз она привыкла к халве… эээ… к халяве и клянчит-попрошайничает! Ах, да —традиция, которую надо чтить!» – подумал Филипп Араб и тут же, не отходя от кассы, отдал недвусмысленный приказ изъять из державных и частных закромов не только чёрный хлеб самого низшего пошиба (panis plebeius), как раз и предназначенный для бесплатной раздачи римской бедноте и голытьбе, и даже не только абы какой белый хлеб второго и третьего сортов (panis secundarius), но и белый высшего качества (panis candidus) – тот самый, которым питались избалованные и изнеженные римские верхи.

– Да-да! Всё отовсюду реквизировать и раздать моему народу! Выполнять! Не возражать! – повелел Филипп. – Государство – это я, а потому частникам и инвесторам, сейчас вкладывающим в социальные проекты, всё потом возмещу деньгами из державной казны, никого сестерцием не обижу. Не обделю… лишним сестерцием! Надеюсь, мои предшественники не успели пустить всю казну на ветер или по миру! Если не успели, то всем всё компенсирую!.. Я знаю, что при Юлии Цезаре в Риме было… эээ… много пекарен… ну, не столь много, сколь будет при мне… с сего момента и вовеки веков! Радуйтесь, люди, каждому дню… моего правления!

К императору на интеллектуальную подмогу тут же ринулся и к его уху прильнул штатный знаток-наушник.