Три имени Жанны. Часть 1. Леди Джейн - страница 6

Как ей хотелось стать легкой. Ветром… Именно ветром, чтобы летать где вздумается и никому не подчиняться. Совсем как в детстве, когда она с подружками сбегала с занудных занятий по вышивке в пансионе и, развязав надоедливые зеленые ленты воспитанниц второго класса, валялась в траве, глядя в синее летнее небо и мечтая о будущем. Какой легкой, беззаботной была эта маленькая жизнь! Какими веселыми и верными друзья: Ирен, Элен и Натали… Их называли «д’Артаньяном и тремя мушкетерами» господина Дюма – веселую стайку девочек из «бывших». Имея аристократическое происхождение, они вчетвером были почти изгоями в пансионе, куда каждая попала из-за потерь семьи: кто-то – потеряв отца, кто-то – мать, кто-то – обоих. Их сторонились, им завидовали, их не наказывали учителя… Их никто не любил. И им было легче вместе – стае диких лисят, сбившихся в кучку посреди опасного дремучего леса, от страха во все глаза рассматривающих темноту чащи, жмущихся спина к спине…

Это потом Жюли узнала, что она – хищник, что хищники охотятся в одиночку и что тот, кто сегодня унижал их, завтра утром принесет им завтрак, согнув спину в поклоне. Когда они устраивали эти недалекие побеги вместе, забирались в самую гущу травы в поле и, валяясь на ней, мечтали о том, как всё будет дальше, Жюли казалось, что она летает: таким близким было синее небо… Как давно не видела она писем от своих милых подруг: со всеми этими стремительными переездами сначала в Прованс, теперь под Руан в монастырь отец не позволял ей писать письма и не отдавал ей тех, которые приходили на ее имя…

Благодаря тому, что в библиотеке их дома на Елисейских Полях были не только классические сочинения, но и труды по философии, экономике и праву, которые были проглочены Жюли от скуки, наравне с сочинениями господ Флобера и Ричардсона, ее разум получил весьма деятельностный подход к решению жизненных трудностей: молодая графиня окончательно уверилась, что ей необходимо бежать из монастыря. Способ и место, где она укроется, не были сильной частью ее плана: несостоявшийся любовник стал ей ненавистен, отец предал, и всё случилось так быстро, что Жюли казалось, будто она только что пробудилась от кошмара и не может прийти в себя. Что ожидало ее дальше? Ей страшно было спрашивать себя об этом. Тот самый миг прозрения, когда все иллюзии разрушены и душа ищет хоть какой-то опоры, не находя ее, заставил молодую графиню просидеть всю ночь в оцепенении, так и не решив, как именно она вырвется на свободу и что будет делать, когда это произойдет.

Можно учить детей истории.

Можно лечить людей в больнице.

Можно открыть литературный салон…

Рассвет застал Жюли в той же позе, в какой она встретила ночь, но лишь только первые лучи солнца коснулись монастырской базилики, она устало опустилась головой на подушку и уснула, так и не сделав окончательного выбора.

Утро в монастыре начиналось для его послушниц рано: уже в шесть часов дверь в ее келью отперли и две монашки в черном молча принесли ей белые одежды послушницы. С ужасом рассматривала она белое бесформенное саржевое платье с широкими рукавами, широкое шерстяное покрывало, апостольник, доходящий до подбородка и срезанный четырехугольником на груди, и головную повязку – одежду, которую должна была теперь надеть и ходить в ней, не снимая. С неменьшим поражением разглядывали ее парижские наряды сестры Анна и Бернадетт: с похожим ужасом думая о том, что женщина может носить такое открытое и (о ужас!) короткое платье, открывающее по щиколотки ноги и практически оголяющее грудь. И в таком платье девица ходила в люди, была среди мужчин и женщин! Страх того, что за монастырской оградой течет совершенно другая жизнь, в которой женщины носят такие платья, и свободно разговаривают с мужчинами, учатся в пансионе, и поступают в академию, работают, имеют право говорить то, что считают нужным, вызывал этот первородный испуг сестер, вытесняя монашескую отрешенность от всего мирского и недавнюю непримиримую вражду в вере святой. Приказ матери Жанны во всем следить за новенькой был однозначен, и нарушать его никто не хотел: не сравнить с тем ужасным наказанием, которое было им выдано за драку в музее.