Три месяца, две недели и один день - страница 45

– Вот спасибо тебе. Лучше бы ты промолчал. И что только с тобой не так?

– А с тобой что? Опять ведёшь себя так, словно, сидя там, не защищала меня. Но я тебя знаю. Мы ведь были женаты.

– Но ты меня оставил, так что теперь ты и понятия не имеешь, какая я, а твой ребёнок уже достал толкаться. Из-за него мне фактически постоянно хочется в туалет, – Лив вся морщится, её левая рука инстинктивно касается живота, словно это может избавить от внутренних изменений, и я знаю, что если не её внешнее неприятие, то, по крайней мере, негативные слова уж точно должны вывести меня из себя. Но вместо злобы и сердитых ощущений вопреки всему я испытываю прилив странного воодушевления, эйфорией затапливающего меня с головой, ведь это реально то, о чём я думаю, чего хочу и боюсь потерять. Я, она и наш ребёнок внутри неё. Полноценная семья. Конечно, мы больше не она, в нынешней ситуации всё это преимущественно напоминает подделку и имитацию, но суть от этого не меняется. Я хочу детей именно от Лив. Только от неё одной. Сколько бы времени не прошло, мне её никто не сможет заменить.

– Толкаться? Вот прямо сейчас?

– Ну не толкаться. Шевелиться. Всё равно достало.

– Прямо сейчас?

– Боже, ты совсем меня не слушаешь. Я говорю тебе, что, что бы я ни пила, всё почти тут же просится обратно, а ты думаешь только о себе, Картер. Эгоист.

– Эгоист захотел, чтобы его мать извинилась перед тобой, и не позволил тебе наговорить много ненужных вещей.

– Потому что они, признайся мы в них, разрушили бы твою идеальную картину мира. Где он и она счастливы, женаты и ждут пополнения. Тебя волнует лишь твоя шкура, Дерек, а вовсе не то, какое впечатление я произведу, и что обо мне подумают, – но всё это самое великое и громадное её заблуждение. Если бы меня беспокоила и терзала исключительно собственная моральная сохранность, я бы не стал никого сдерживать и допустил всё, что назревало. Без волнения о последствиях и размышлениях, а не возненавидят ли эту женщину ещё сильнее. И уж не тратил бы внушительные суммы на то, чтобы на улице ей никто не сделал физически больно.

– Это всё ложь. Ради всего святого, Лив. Можешь смело обвинять меня хоть во всём на свете и в своих проблемах особенно, но я же сказал, что больше не хочу ругаться и препираться, и именно это и подразумевал.

– Ты серьёзно?

– Абсолютно, – настроенная подозрительно, она смотрит на меня недоверчиво и скептически, но я ручаюсь за свои слова. Мне, и правда, надоел весь этот негатив, тяжёлый эмоциональный фон, обиды и споры, – так больше не может продолжаться. Я хочу лишь…

– Чего?

– Прикоснуться. Позволь мне. Пожалуйста, покажи, где.

– Вряд ли ты что-то почувствуешь.

– Мне всё равно, Лив. Я просто хочу, и всё.

– Хорошо, – это сказано почти шёпотом, на удивление согласным, добрым, спокойным и мягким, и я застываю в ступоре, частично столбенею и зажимаюсь, когда она прикасается ко мне по собственной инициативе. Это то, без чего я всё ещё привыкаю обходиться, а мою руку тем временем перемещают на скрытый бархатной тканью живот и удерживают в нужной точке приятной на ощупь ладонью. – Это здесь, – да, всё, вероятно, так и есть, что где-то под кожей происходит настоящее чудо, деление клеток и рост нового организма, появление и развитие его органов, кожи и частей лица и тела. Но я и не вижу, и не чувствую ничего такого, что словно передавало бы мне послание от маленького мальчика или крохотной девочки, и многое бы отдал, чтобы поменяться местами с Лив. Испытываемые ощущения всё равно не пробуждают в ней никакого материнского инстинкта, не трогают её за душу и не цепляют за живое. Но время ещё есть. Для всего. И чтобы я почувствовал ребёнка, находясь снаружи и не вынашивая малютку прямо под сердцем, и чтобы его мама оттаяла и прониклась, и не порвала со мной окончательно и бесповоротно. – Ну что?