Родионов призадумался. Он это слышал не в первый раз, и то была его личная забота. Когда-то в самом начале службы так случилось, что некоторое время он провёл бок о бок с Башмаковым и, ещё ничего не зная о предстоящих трудностях, сдружился с ним. Какое-то необъяснимое чувство долга вскоре возникло у Родионова по отношению к своему неряшливому и бестолковому младшему товарищу, и тогда он, ведомый исключительно благородными намерениями, стал всячески помогать Башмакову и присматривать за ним. Проявлялось то по-разному: то Родионов помогал советом, намёком, то физически на маршах, то обучал того некоторым аспектам военной науки. В конце концов Родионов просто пытался присматривать за внешним видом Башмака, потому как чаще всего это становилось поводом для наказания всего взвода. Однако подобные дела требовали усердия, времени и, самое главное, терпения, которого так мало может быть в энергичном молодом человеке. Всё более Родионов, спустя дни и недели не видя никакого результата приложенных значительных усилий, склонялся к тому, чтобы бросить начатое.
– Я и сам обо всём догадываюсь, – уныло говорил Михаил. – Устал я его тянуть, Башмака. Но что тогда, если я перестану? Дубик его совсем замучает, да и всему взводу будет доставаться больше.
Дубиком они называли Дубовикова, но только потому, что так было проще произносить, а вовсе не из тёплых чувств к сержанту. С минуту после этого друзья молчали, размышляя под размеренный шаг роты.
– Помнишь, как недавно Дубик нагрузил Башмака блинами от штанги? Сорок, или пятьдесят килограммов он нагрузил бедолаге в вещмешок. И тот так ходил целый час, – сказал Родионов. – Как доходяга Башмак это выдержал – загадка.
– Аж мешок затрещал, когда туда положили блины, а Башмак в полминуты пропотел, как в бане.
– А когда Башмак снова что-то выкинул, находясь даже в таком положении, и Дубовиков на него налетел с пинками и подзатыльниками, я думал, что это его конец. Мне было жаль его. И когда рюкзак его перевесил и он свалился на спину, а потом так лежал минут пять, постанывая и не в силах подняться, пока его не разгрузили, мне тоже было его жаль. Всегда его жаль. Ничего у него здесь не выходит.
– Остальные так не думают, потому что вкачиваются из-за этого балбеса каждый день. Уверен, многие из них ликовали.
– Пусть и так, но разве он сам виноват в том, что он такой дурак? – спрашивал Родионов.
– А кто виноват, по-твоему? Только дураки и виноваты в том, что дураки. И уж точно не мы. Вон они кругом, бери любого для примера, Шарика бери!
Оба друга оглянулись на бредущего в конце взвода Шарикова с сигнальными флажками, не поспевавшего за строем и не попадающего ногой в такт, с повисшими кое-как автоматом и бронежилетом. Шариков был городской оболтус маленького роста, с круглым лицом, изначально пухлый, но необычайно быстро худеющий. Он был хитрый дурак: постоянно учинял авантюры и на них же попадался, подставляя и весь взвод. Накануне стрельб в наряде по парку боевых машин он в очередной раз попался на своих проделках и довольно долго испытывал на себе гнев сержантов и офицеров. Сегодня он также в наказание получил бронежилет, шлем и должен был находиться вне строя с флажками регулировщика. Разумеется, он считал всё это несправедливостью и был до невозможности зол.
Родионов и Масленников, оглянувшись на него, хмурого, в свисающем почти до колен бронежилете и в болтающемся на голове шлеме, по-доброму рассмеялись, но так, чтобы не привлекать к себе внимания. Дубовиков находился довольно близко, многое долетало до его ушей, и он временами смотрел на строй с неудовольствием.
