Три миллиметра - страница 28

– В карауле едем, бывало, сутки, всё время спим, и жарко так, пить нечего! – как-то рассказывал Авдиенко Родионову, – Так я на остановке выйду, как будто заступил на пост. Начальник спит, потому что духота, сил нет, а я под вагон куда-нибудь спрячусь, автомат, «броник» брошу рядом, разденусь до трусов, лежу, арбуз ем… Там этого добра сколько угодно, и всё за гроши, да хоть просто так, ведь никому не нужно. А сверху солнце палит, всюду степь разметалась, в воздухе песок носится, аж дышать невозможно; вдали на горизонте верблюды шастают, да колючки катаются, и больше ни черта вокруг.

Авдиенко смеялся, но Родионов возмущался: он ни в малой степени не разделял пренебрежительного отношения к долгу, серьёзной ответственности, исключительному доверию, что оказано часовым.

– Стоял дневальным на тумбочке, по курсовке ещё, после отбоя уже, скучно, спать хочется, – говорил другой раз Авдиенко, – Ответственного нет в роте, все спят. Стал слушать музыку на телефоне, нашёл гимн Люфтваффе, включил. Стал маршировать, на немецком командовать, зигу кидать – хоть какое-то развлечение! Раздаётся минут через пятнадцать телефонный звонок в роту. Я тогда только вспомнил, что стою прямо под камерой. Поднимаю трубку. Там дежурный по полку мне сонно: «Ты чего, дневальный, совсем ополоумел?» Я сначала растерялся, но потом что-то наплёл, будто мне это Кутузов так приказал.

Авдиенко хохотал, а Родионов, с округлыми глазами, поражался наглости сержанта.

– А что потом было? – спрашивал новобранец. – Кутузова-то отчитали?

– Да нет, Кутузова тогда не было на месте, а дежурный, видать, забыл на утро об этом, или подумал, что это ему приснилось!

И они смеялись вместе; Родионов, пусть и смущённый подобным халатным отношением к службе, не мог удержаться от весёлости, потому что ситуация впрямь была комичная. Он тогда ещё не мог представить, как далеко зайдёт сержант однажды со своими недетскими шалостями.

Прежде, ещё курсантом Авдиенко сгорал от желания проповедовать свои настроения среди сослуживцев, но дело никак не выходило: все разговоры на подобные темы то сводились к шуткам, то безучастно пресекались сержантами или офицерами, то встречали ленивое сопротивление тех «нерусей», что тоже попали служить в роту. Этими ребятами были двое молчаливых армян, один добродушный весёлый казах и низкорослый башкир с тонкими, как леска, глазами и звериным оскалом. Все они обычно сочувственно смотрели на Авдиенко, лишь только раз башкир в гневе посоветовал ему не уезжать из учебки в войска. Авдиенко пару месяцев плевался, грозился навести порядок и возмущался, что каких-то «черных» и «узкоглазых» делают сержантами. А потом пламя его злобы, что не успели раздуть питерские националисты, стало угасать, сдерживаемое военным порядком, необходимостью подчиняться людям иных взглядов, а также простой солдатской усталостью. Лишённый возможности находиться в середине внимания, устраивать привычные беспорядки и суету, он мерно утрачивал свои отчаянные легкомысленность и возбудимость, за которые прежде сообщники его так любили. Беспокойный и дикий нрав его обуздала серая, размеренная армейская действительность; отсутствие надобности ежедневно биться за жизнь, малейшего подстрекательства со стороны нерусских солдат, неподдельное дружелюбие казаха размягчили его характер, сделали Авдиенко обычным разнузданным пройдохой. Каким-то неявным ощущением он и сам понимал всё это, но по недальновидности не принимал усилий, чтобы противодействовать происходящим в нём изменениям. Он лишь думал, что весною окончит учёбу в ковровском полку и поедет в войска, где всё будет по-новому, где он сможет развернуться, где его ждёт «совсем другое будущее, другая служба». Но в отношении «нерусей» Авдиенко так ничего и не предпринял, а по весне его не «купили», и точно так он внезапно дождался отъезда всех нерусских солдат, молча проводил их в войска, после того угрюмо всматриваясь в тупое лицо оставшегося с ним в учебке славянина Толстова. Ещё через два месяца межпериода, раздосадованный и глубоко уязвлённый, испытывая на себе действие времени и обстановки, он стал не более чем типичным лентяем и болтуном, каких уйма среди сержантов во всех учебных частях.