Она сдула упавшую на лицо золотистую прядь:
– Что я, сумасшедшая? Хотя твоему мужу это все равно не понравится. Не знаю, зачем ты связалась с Эллиотом, Милли, но… будь осторожна, прошу! Ты же знаешь, что брюнеты…
– … безжалостные и беспринципные эгоисты, – закончила я, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, – которые хотят любой ценой заполучить приглянувшуюся игрушку. Я знаю, Элен. Знаю.
И мне, и ей пришлось испытать это на своей шкуре. Только Элен повезло меньше, не зря она теперь так старательно прячет свою красоту.
Губы у нее задрожали, и она поспешно отвернулась.
Чтобы не вспоминать – не хочу об этом думать! – я принялась торопливо перелистывать бумажки. Ничего ценного там не нашлось, так что я с раздражением захлопнула папку:
– Кстати, о брюнетах… Сделаешь еще кое-что?
– Не расплатишься, – она потерла глаза и зевнула. – Ладно, только говори скорее. Спать хочу, умираю.
***
Полицию я все-таки вызвала, из телефонной будки на углу. Зажала нос и гундосила, как в дешевом романе. Как только дежурный спросил, кто говорит, я бросила трубку.
К "Бутылке" я подъехала ближе к четырем, в тот зыбкий предутренний час, когда жизнь ненадолго замирает даже в нашем развеселом квартале. Дождь почти утих, зато улицу заволокло густым туманом, в котором дома казались призраками самих себя. Мокрая брусчатка маслянисто блестела, воздух пах сыростью и гнилью.
На ходу вынимая из сумочки ключ, я шагнула на крыльцо, когда сзади меня крепко ухватили за локоть.
Сердце подпрыгнуло к горлу. Обознались? Вряд ли в Тансфорде нашелся самоубийца, который рискнул бы ограбить хозяйку "Бутылки". А если рискнет… что же, сам виноват.
Я нащупала в сумочке револьвер, дернула плечом и посоветовала раздраженно:
– Глаза разуй!
– Спасибо, – насмешливо отозвалась темнота, – я и так неплохо вижу.
День был долгий и очень, очень насыщенный. Так что испытала я лишь досаду. Хотелось наконец добраться до ванны и… хотя бог с ней, с ванной. Я готова была уснуть прямо на коврике у двери.
– Мистер Эллиот, не делайте так больше, – посоветовала я устало, оставляя в покое револьвер, и наобум ткнула ключом в замок.
– Иначе что?
Могу поклясться, он усмехался.
Я обернулась. Губы брюнета и впрямь кривились в улыбке. Его высокая темная фигура в полумраке – ближайший фонарь разбит, остальные едва разбавляют темноту – выглядела зловеще.
История повторялась: тот же переулок, тот же наглый брюнет. Он по-прежнему цепко держал меня за локоть.
– При всех ваших талантах, мистер Эллиот, – съязвила я, отстраняясь. – Вряд ли вы сумеете остановить пулю.
Он хмыкнул:
– Зато я чувствую оружие и испорчу его прежде, чем вы успеете выстрелить. Мы так и будем разговаривать на пороге?
– А вы полагаете, – подняла брови я, – что я приглашу вас к себе?
– Почему бы и нет? Разве бар работает не до последнего клиента?
– Послушайте, мистер Эллиот, я зверски хочу спать, – сообщила я без обиняков. – И не готова пикироваться с вами в пятом часу ночи. До свидания.
Размечталась.
Эллиот зло прищурился. Шагнул вперед, заставляя меня вжаться лопатками в дверь.
Пахло от него как-то странно. К привычному аромату дорогого мужского одеколона – бергамот, черный перец, мускатный орех – примешивался удушливо-сладкий иланг-иланг.
Влажное дерево холодило спину, зато Эллиот почти пыхал огнем. Доменная печь, а не мужчина.
– Нет уж, мы поговорим, – заявил брюнет колюче. – И вы, миссис Керрик, расскажете мне наконец всю правду. Или лучше называть вас Милдред Бэйн?
