Три сестры и Васька - страница 9



Свернули на луговину и двинулись по шумящему, булькающему, причёсывающему струями прошлогоднюю траву потоку. В иных местах чуть не зачерпывали голенищами сапог разбушевавшуюся снежницу. Бабушка подхватывала Ваську подмышки и переносила через вымоины на бережок.

– Знаешь чего это, Василилушка? – устремляя голубой свет своих глаз на широченное текучее разводье, спрашивала она.

– Вода, – откликалась она. – Весна.

– Лога пошли. Слышишь, бурлят. Вешнюю-то воду и царь не уймёт, – и остановилась. Шумела вода. И ощущалось в этих словах какое-то таинственное, радостное удивление от проснувшейся после зимы разгулявшейся воды.

Видимо, бабушке чудилась музыка в словах «лога пошли» и ликующем шуме неудержимых потоков, сверкающих в лучах пробившегося сквозь дымку солнца. Васька несколько раз повторила: «Лога пошли».

По снежным языкам свернули в сквозной березник, где трогательно тонкие гибкие деревца светились на фоне небесной синевы. Сквозь этот карандашник вышли на пригретую опушку. Здесь выскочил уже торопливый любопытный первоцвет – жёлтые монетки мать-и-мачехи. Васька залюбовалась ими. А потом привлёк её внимание сверкающий шарик-росинка, которая скатилась в пазуху листа. Шарик этот драгоценно сиял, заставляя любоваться собой.

Здесь берёзы были покряжистее и покрепче, чем те, гибкие… Оглаживая морщинистой в сиреневых жилках рукой шелковистый ствол облюбованного дерева, бабушка виновато проговорила:

– Ты уж прости нас, берёзушка, если мы больно тебе сделаем, берёзовицы твоей наберём. Ты крепонькая, выдержишь.

Васька с опасением взглянула на берёзу.

– Значит, ей больно будет? И она заплачет?

– Поплачет, поплачет, – согласилась бабушка, – да перестанет.

Она вырезала ножом треугольник на коре, вбила рукояткой железный жёлобок и приспособила первую трёхлитровую банку, привязав её к стволу берёзы. В банку закапал сок.

– Плачет, – жалостливо глядя на берёзу, проговорила Васька.

Пристроили остальные банки и присели на поваленное ветром оголённое дерево.

– Погодим вот тут. Гли-ко, сколь погода-то румяна, – перевязывая платок на голове, проговорила бабушка. – Есть, поди, захотела? Проголодалась?

Васька кивнула.

Бабка Луша достала узелок с хлебом, варёными яичками и бутылку с квасом, выложила соль в спичечном коробке. Быстро очистила яичко, подала Ваське.

– Ешь, жданная.

Всё, что надо, предусмотрительно запасла бабушка Луша. Сама ела, запивая квасом.

Василиса обратила внимание, что руки у бабушки были в узольях вен, с толстыми на сгибах пальцами, неровными ногтями. Они вызывали жалость, и Васька погладила своей ладошкой бабушкину руку.

Бабушка прижала её к себе. Приятно было сидеть на согретом солнышком дереве бок о бок с самым добрым человеком.

– Я тебя любить буду всю жизнь, – проговорила Васька.

Бабушка плотнее прижала её к себе. А утро ещё сильнее разыгралось. Над жнивьём, над залитым водополицей лугом носились и рассыпали восторженные трели полевые птицы – кроншнепы, бекасики-баранчики высоко в небе извлекали из оперенья необыкновенный восторженный звук, будто шмель бился о стекло. Суетились, чего-то выспрашивая, чибисы с султанчиками на головах.

– Чево-чево, ишь любопытные, а ничево, вот по берёзовицу пришли, – отозвалась им бабушка.

– Чево, чево, а ничево, – пропела Васька.

А неугомонные чибисы не унимались, продолжали выспрашивать:

– А чьи вы, а чьи вы, чьи вы?

– Да тутошние мы, зачернушкинские. Неужели не узнали? – весело отвечала им бабушка Луша.