Лица платных девиц скрывали разное. И отвращение, и даже ненависть промелькивали в деланно безразличных или столь же делано угодливых масках. А еще покорное отчаяние. И равнодушная сосредоточенность «надо значит надо», не мешающая погружаться в собственные размышления. Чаще же всего за пластмассовыми улыбками скрывалась такая же пластмасса. Как в том анекдоте, где жена под страстно дышащим супругом размышляет: пора потолок белить или пока сойдет? Вот эта блондинка думает о новых сапогах (или, может, о шубке), вон та брюнетка искоса поглядывает на стол с деликатесами, видать, позавтракать не успела, а у той, похоже, болит зуб.
Бывало – редко – он замечал искренний интерес к «клиенту». И часто – к нему самому, черт бы их побрал. Девицы довольно быстро понимали (или просто чувствовали), что он не из этого «муравейника»: не издевается, обращается по-человечески, даже имена запоминает… А вдруг? И это невысказанное «может, это Он?» было хуже всего.
За почти два года работы на Якута Гест привык, конечно. Но все равно каждый раз, заметив эту бессмысленную надежду в профессионально распахнутых глазах, чувствовал какую-то неприятную неловкость. Как будто обманывал кого-то. Не то Лелю, не то девиц этих… Хотя уж о них-то можно было не беспокоиться. Ну подумаешь, скрываются там какие-то надежды и стремления (а кое у кого даже и мысли!), но, если серьезно, они ведь всего лишь резиновые куклы. Только пахнут не резиной, а живым телом.
Визг ударил по ушам резко, как когда-то – скрежет тормозов Якутовского «бумера» посреди безмолвной набережной.
Потом противный, мокрая кожа по мокрой коже, звук удара. Сдавленный полукрик-полустон, недовольный голос:
– Да что ты вопишь-то! Подумаешь, ущипнул.
На левой груди нарушившей порядок девицы отчетливо выделялся темно-багровый след пятерни. Девушка стояла на коленях возле развалившегося в шезлонге брюхастого мужчины: его лицо с резкими, точно рублеными чертами могло бы показаться даже красивым, если бы не лоснилось от пота. Одна нога девушки неловко торчала в сторону – должно быть, мужик не подозвал ее, а, протянув руку, подтащил к себе за грудь. «Коленку, наверное, падая, расшибла», – отстраненно подумал Гест. След на груди он видел лишь мгновение: брюхастый, намотав на руку длинные золотые кудри, заставил свою добычу ткнуться лицом себе в пах.
– Давай, работай, ты…! Якут, ты чего-то распустил своих девок!
Все так же отстраненно Гест вдруг подумал: «интересно, этот боров плавать умеет?» До бассейна – довольно глубокого – рукой подать, опрокинуть брюхастого туда вместе с шезлонгом – три секунды. Да еще ногой в полете наподдать – прямо по красному, в темных прожилках, носу… Чтобы хрустнуло…
– Да брось ее, возьми другую, с этой я после разберусь. А товар мне не порть, если Стелка работать не сможет, убытки с тебя вычту. – Голос Якута звучал добродушно, почти лениво, но в то же время было в нем что-то угрожающее.
Гест повернул голову… и наткнулся на встречный взгляд. Холодный, без тени алкогольной мутности, направленный – на него, на Геста! Что Якут успел прочитать на его лице? Неуместный гнев и желание покарать обидевшего… Обидевшего – кого?!! Стеллу, которую на самом деле Гест случайно слышал, звали Галей? Она кто? Телка, победившая в том идиотском «поэтическом конкурсе»? Никто, в общем. Меньше, чем ничтожество. А красноносый этот – важный человек, очень важный. Проклятье!
