– Надежда Ивановна, – с теплом проговорил Мельников, – я верю только в то, что можно доказать. По поводу пропавших людей ничего сказать не могу. А вот озеро, возможно, действительно уникально. Если удастся – мы с вами перевернём представления в геофизике.
Краснова засияла, ученый так и вовсе цвел и пах. Я смотрел на них. Как он косился на неё – не как на коллегу. И как она поправляла воротничок платья, чуть раскрасневшись, хотя в комнате было вовсе не жарко.
– Кстати, я привёз с собой образцы из похожего карстового озера в Коми. Хочу сравнить спектральный состав. Но… – он замялся, – не могли бы вы помочь с доступом к береговой линии? Насколько я понял, туда сейчас попасть не так просто.
– Просто, – подтвердил я. – В том-то и странность, что доступ на озеро не закрыт. На месте властей я бы задумался. Но вы будьте осторожнее. И в одиночку туда не ходите.
– Благодарю, – он кивнул с тем самым живым блеском в глазах, что был у тех, кто верил в открытия больше, чем в зарплату или ордена.
А потом, будто вспомнив что-то, Мельников порылся в сумке и вытащил небольшой, завёрнутый в пару слоев бумаги предмет. Подал его Красновой.
– Вот. Обещал. Настоящий метеорит с Таймырской экспедиции. Он – как напоминание. Что наука тоже может быть… романтичной.
У Красновой загорелись глаза. Она бережно взяла сверток, прижав его к груди, как мать младенца, и выдохнула:
– В наш музей!..
Мне на секунду показалось, будто вся эта сцена – вовсе не случайность. Будто кто-то собрал нас здесь – нарочно. Чтобы столкнуть между собой разные истины, разные судьбы. Из их беседы я понял, что познакомились и почти влюбились в друг друга они по переписке. Такое не редкость сейчас. Мне конечно, приятно смотреть, как буквально на глазах формируется новая ячейка общества, только вот надо в ближайшее время наведаться на это чертово озеро. Уже пора взглянуть самому, что в нем такого ужасного.
Из размышлений меня вывел звук. За приоткрытой дверью кабинета, в глубине музея, где стояли чучела и щиты, вдруг что-то лязгнуло. Будто упал тяжёлый металлический предмет. Или кто-то наступил на жестяной лист.
Мы замерли.
– Что это? – спросила Краснова, поглядывая на щель в дверном проеме.
– Возможно, кто-то остался после закрытия… – сказал Мельников, но голос его стал тише, он зажевал губу.
Я уже шёл к двери. И мысленно убирал с предохранителя воображаемый «Макаров». К настоящему тянуться не спешил, все-таки – музей, культурное место.
Мы здесь не одни – кто-то ещё был в здании. И, возможно, вовсе не турист. И этот кто-то явно нас подслушивал.
Я вышел в коридор, который был одновременно и экспозиционным залом. Под ногами скрипнул паркет, а потом воцарилась тишина. И тут я уловил движение. Что-то – или кто-то – юркнуло за стеллаж с чучелами. Я расстегнул пиджак, ослабил галстук, чтобы не мешал. Бесшумно подошёл ближе. Силуэт снова мелькнул – и я не стал ждать. Бросился вперёд и, не дав «призраку» шанса на рывок, врезал коротко, попал куда-то в корпус. Шпион сдавленно ойкнул, поскользнулся, рухнул на пол. Я сразу придавил его коленом, заломал руки и, выдернув у него из пояса ремень, начал стягивать запястья.
– Лежать, не дёргайся! – рявкнул я. – Ты кто такой?
И только тут разглядел профиль. Нахмурился. Твою дивизию! Да это ж… Гриша Лазовский.
– Гриша?.. Ты что, мать твою, тут делаешь?!
– А-а… п-печенька… – пробормотал он растерянно, глядя на меня виноватыми, как у побитой собаки, глазами.
