Глава 2. Как меня второй раз замуж решили выдать
Пробуждаться, в себя приходить, начала с ощущения, словно мое тело оттаяло. Будто вся я была заморожена недавно, а теперь появилась чувствительность. Болезненная. И стало до жгучей тревоги непонятно, а что, собственно, со мной происходило, что мышцы напряглись от боли. Вот тогда я сделала усилие и открыла глаза. И в тот же момент увидала звездное небо в каких-то разводах. Тучи, что ли? Вроде нет, похоже, надо мной проплывали кроны лиственных деревьев. Повела головой, и в поле зрения попали какие-то дюжие молодцы. И не просто так, а они меня, как оказалось, тащили. Словно бревно. Ухватили в три пары безжалостно жестких рук и несли. А тут один оступился в темноте, другой споткнулся о кочку, должно быть, вот меня и сжало и перекрутило. От нового болезненного ощущения хотелось взвыть и высказать этим, как их там…в общем, человека же несли!.. Но рта открыть не успела, как за меня кто-то другой рявкнул на этих извергов.
– Осторожно! Не дерево несете! Панночку! Под ноги смотрите. Ручищами по девичьему телу не возить, и за синяки ответите!
Н-да, было дело лапами своими по мне перебирали, корявыми, но погодите: я же не это… не панночка. О чем же тогда старческий женский голос заявил?.. Тут еще и панночку несут? Постойте! Какая па… нет, мне надо было срочно осмотреться. Поэтому я и напряглась, чтобы чуть приподняться и была возможность покрутить головой. И что в итоге увидела? Тетка старая, в шаль необъятную замотанная, на глаза мне попалась, а панночки ни одной. Это что же получалось? Хороший вопрос! Вот только додумать его не вышло, так как увидела вдруг на фоне все того же звездного неба каменные замковые башни. Вот дела! И оттуда к нам змеилась вереница людей с факелами в руках. Эти-то откуда еще по мою душу взялись?
И сделалось мне после увиденного и услышанного жутко не по себе. Настолько, что боль телесная, которая от грубого хватания, отступила. Ведь точно знала, что зовут меня Викторией, Вишневская в девичестве, Ковалева по мужу, и совсем недавно была в Москве. А теперь вот: ночь, лес, замок, люди с факелами в какой-то непонятной одежде. Ну, ни одного не увидала в джинсах или привычных брюках. Кстати, а на мне-то что…боже, я в ночной рубашке, что ли? Целомудренная такая, до самых пяток доставала, и липла к телу мокрой тряпкой.
– Тихо, тихо, деточка! – как-то странно прошипела старушка, заметив мои трепыхания. – Все уже обошлось. Ты жива осталась. Не волнуйся.
Это она что, по-польски, что ли, говорила? А почему я ее понимала? Ну, да, папа мой имел польские корни, но я-то, ни-ни, язык не знала. В общем, странно все это. И как же мне было не волноваться, если бабка эта упорно называла меня панночкой, сказала, что мне не дали утопиться – спасли, а отец, пан Казимир, непременно простит. И она рада, что тело мое белое ничуть не повредилось. Надо же, она что, не видела, что у меня загар еще после отдыха в Турции остался? Хотя да, ночь же. Но добила меня старушенция сообщением, что наказывать меня за желание утопиться не будут не из жалости и отцовской любви к кровинке родной. А потому, что уже утром, а вернее через несколько часов, жених, которому я предназначалась, ясновельможный пан, прибудет, наконец, в замок, и ему ни к чему на моем теле синяки.
– Что?! Какой такой, пан?! – о, у меня, наконец, голос прорезался. Хрипатый, будто долго не разговаривала, но точно мой. И говорила я по-польски, хотя, что такого пока сказала-то…
