Три жизни (сборник) - страница 19

Матросы всё приближались, беспечно болтая за покраской. Я уже отодвинулся к двери и в волнении стоял-поглядывал на совсем ясно теперь видимые краны, плотину, по которой даже различалось движение машин. Но вот всё стало сдвигаться в сторону, заходя нам в хвост, – пароход переваливал на наш борт, поворачивая к предшлюзовой акватории, отгороженной молом. Вон уж и причал с вокзальным зданием – Тольятти… Не вышла ли она на ту сторону смотреть, как подходим? – я здесь стою ничего не вижу! Повернулся к двери, чтобы идти туда… и увидел!

Я увидел в дверь, как проходит она с багажом, с мальчишкой. За ней – бабка, другая, сзади что-то тащит белобрысая девчонка. «Что это? Помогает вынести? Или… сама! Может – бабки с малым? Да нет – и одета! Вот почему одета! Всё пропало! Конец!» – Я не мог сдвинуться с места – я боялся убедиться; как-то мгновенно размяк, паническая растерянность сбила меня… Всё утро были страхи: то – появится ли ещё, то – будет ли благоприятная минута. Но почему-то и не подумалось даже о самой возможности такого – сойти ей раньше.

Ещё не тоска, а какая-то игрушечно-беспомощная оставленность уже холодила весь пароход. И словно от этого ощущения, рванулся я бежать к пролёту, куда пошла девочка, – всё должно быть при мне, на моих глазах! Вот она!

В пролёте было ещё свободно. Бабки стояли среди вёдер, закрытых марлей, сумок, набитых авосек. А она и белобрысая перегнулись через борт, глядели на воду. Рядом тянулся малыш. Она подняла его за подмышки и, что-то говоря, показала, что там за бортом… Я смотрел, чувствуя неловкость своего присутствия, в какой-то мере даже жестокость своего присутствия. Мне казалось, она была уже отвлечена, или хотела, наконец, отвлечься от всего, что на пароходе, и радовалась, что путешествие её подходит к концу, ждала момента, когда сойдёт. Мне будто слышалось в ней: раз так должно быть – пусть будет скорее.

«Написать свой адрес, попытаться отдать ей!?» – Я схватился и опрометью побежал в каюту, а в самом все пело в страшной юродской весёлости: «теряю! теряю!» В каюте я уже знал что ерунда, архинаивно, невозможно, но адрес начеркал, вложил в книгу и с ней помчался назад.

Народу в пролёте уже скопилось порядком – всё выходящие. Она теперь стояла рядом с бабками, держа мальчишку за руку. Я встал невдалеке – пространство между нами, как нарочно, пустовало – и, обняв в скрещенных руках книгу с адресом, глотал мгновенья, не спуская глаз с девочки. «Вот, вот сейчас – плюнуть на всё, подойти, сунуть ей адрес!» – толкало меня в спину. – «Нет. Поздно», – упирало в грудь.

Поздно! – и сразу настала тяжёлая определённость. Сейчас всё кончится, я её вижу последние минуты. Последние минуты во всей дальнейшей жизни мы в одном, вместе, несравненная моя девочка!.. Какие были у меня глаза, какой вид – Богу только известно. И – ей: она внезапно и так же прямо, будто что-то её подтолкнуло, оглянулась ко мне, наши взгляды проникли друг в друга и она вздрогнула, отвернулась. И я почувствовал – занервничала. Стояла уже неспокойно – то заговаривала с бабкой, то с малышом, наклоняя к нему голову, переминалась.

Вдруг народ всполошился, загомонил, стали хватать свои узлы, чемоданы, и – кто вперёд – в проходы, ведущие к заднему пролёту: оказывается, объявили выход оттуда. Началась толкотня, спешка. Я проворно юркнул в проход, но в нём образовалась пробка, движение замедлилось. Я потерял её из виду и меня охватил страх, что не отыщу её в толпе и уже не увижу. Наконец, вышли в пролёт. Отойдя в сторону, я стал перебирать глазами каждого выходящего из обоих параллельных проходов (это в одном из них сегодня мы встретились и разошлись – в полном безлюдьи). Выходили тесной гурьбой, нетерпеливо поджимая впереди идущих, покачиваясь как пингвины, и по трапу уже поодиночке поднимались на причал, который был здесь выше борта парохода. А вон и она – едва вымелькивает жёлтой своей сорочкой, продвигаясь в толпе к выходу, поток увлекал её от меня. Вот поднялась по трапу, ступила на причал – всё! – и как-то освобождённо, бодро пошла, отделяясь от других вышедших, теперь видимая полностью – ведро и сумка в руках напряжённо прямых, рядом семенил мальчишка. Я встал на цыпочки и смотрел смиренно, замерев и жалко улыбаясь.