Утерев слезы и почувствовав легкую тошноту, от переизбытка смеха, я остановился и выдохнул с облегчением. Мне действительно показалось, что я уменьшил вес происходящего, сняв с него доспехи, спаянные из громоздких сегментов прошлого и будущего, позволив обнажиться насущному, актуальному переживанию – влечению к женщине, живой женщине.
– Странная идет игра, – подытожил Вилф, возвращая мне записку. – Дело в том, что нам нужно определиться продолжим мы быть игроками или постараемся выйти из игры, если это возможно?
– По-моему поздно задавать этот вопрос. Нас втянули в нее без нашего желания.
Вилфорд посмотрел на меня удивленно и несколько смущаясь, что приходиться объяснять элементарные, кажущиеся очевидными, вещи, спросил:
– Ты что же считаешь, что такое возможно?! Все о чем мы слышим, думаем, говорим – процесс, в который мы уже добровольно втянуты, даже если ты еще раздумываешь и сомневаешься. Безучастное участие – это оксюморон, мой друг.
– Ненавижу, когда разговор затягивает петлю и мне ничего не остается, как задохнуться отсутствием возражений, – отшутился я.
– Я врач, Джадд и привык изучать следствие, пока не обнаружу причину, понимаешь? Если бы дело касалось только меня, я бы попытался разобраться в этой истории, но я не могу подталкивать к этому тебя, Флер, втягивать вашу Фэю. Мне кажется, что это может быть опасно!
– Помнишь ты дал мне совет не сопротивляться своим галлюцинациям, а "досмотреть" их, так сказать? Иначе я застряну между царством живых и мертвых, не так ли?
– Спорный вопрос, но если без философии и с точки зрения психотерапии – да.
– Так вот, каждый из нас должен понять почему, вдруг, всколыхнулось прошлое и пошло на наши жизни такой мутной волной? Кто за этим стоит? Оставить эти вопросы без ответа – значит решить жить в лабиринте, вместо того, чтобы попытаться найти выход.
– Флер сказала мне примерно тоже самое. Какой же у нас план?
– Пока я думал связаться с мамой и расспросить о статуэтке и стихотворении, узнать, что ей известно.
– Тогда я жду от тебя новостей, а до тех пор не будем ничего предпринимать. Мне пора. Флер переехала ко мне.
– Свершилось, – съехидничал я, почувствовав, как зависть и доброжелательность смешиваются во мне в вязкую жижицу.
«Что же это живет в нас людях? – думал я по дороге домой. – Странные пропорции! Неужели это и есть золотое сечение личности? Та самая Ф, даже своим видом утверждающая баланс сил; бесконечность, пересеченная вертикальной прямой, разделившей пространство на соотношения сторон, взвешивающая их на своих скругленных плечах, на которых, поэтому, так сложно удержаться скользким противоположностям, сползающим по ним в нулевую точку безразличного равновесия.
Как называлось то, что я ощутил по отношению к своим друзьям? Хорошо это, плохо, ни то, ни се?! Быть может имя этому – соразмерность, но для ее обозначения придуман знак процента, а он похож на растерявшуюся, съехавшую «Ф». Испытываем ли мы хоть что-нибудь в чистом виде или на отрезке АВ всегда есть кочка С?
Похоже, что есть все таки лабиринты в которых придется остаться жить.»
Приняв душ, уютно устроившись в постели, убедившись, что время еще не слишком позднее, я позвонил миссис Бабкок – моей матери.
– Привет, Эви, – я всегда обращался к ней по имени и говорил "мама", только в ее отсутствие, уж не знаю почему.
Она никогда не пыталась это исправить, говорила, что так даже лучше – меньше условностей и статусов.
