– Люся, ну какие манатки? Что он мне должен? Мы вместе всего ничего. А там какая-никакая история, общая квартира. Плохо, что обманул.
– А я тебе о чём? – Люся сама сорвала со стены Васины фотографии. И сразу квартира стала тусклой и сиротливой. Пыльный зной заносило через лоджию в комнату, пахло сухим прожаренным городом. Хотелось подумать, не рубить сплеча, но я не очень умела справляться с душевными непогодами, просчитывать ходы наперёд.
Сложив в кучу фотографии Макеева, его книжки с надписями, новые носки, стопку свежих газет и даже зубную щётку, что казалось особенно круто, села писать прощальное письмо. Наутро отнесла бандерольку на почту, отправила, но легче не стало.
А вскоре уехала и Люся, забрав надаренные книги и гостинец для бабушки Дуни, доживающей старость в Струнино у дочери Клаши. О любимой бабушке мы поплакали на вокзале: у неё случился перелом шейки бедра – большая беда для такого возраста.
Жизнь потянулась, как в стихах у Николая Гумилёва:
Однообразные мелькают
Всё с той же болью дни мои,
Как будто розы увядают,
И умирают соловьи…
И пришло гневное письмо из Клеймёновки. Оно начиналось стихами, из которых помню только:
Даже гнев ваш бабий, право слово,
Только желчи добавляет в кровь!
В конверт вложено несколько уже потемневших лепестков мака. И строчка в конце письма: «Ярче губ твоих!»
Утешившись, легла дочитывать «Соборян».
Василий сказал мне как-то: «Моя женщина не может быть необразованным человеком и слабой поэтессой. Хочешь быть со мной – стань первой!»
В этом он весь! Так его с детства воспитывали: самый умный ребёнок на хуторе – Васька Макеев. Первые лыжи – у него! Первые коньки – у него! Лучшие отметки в школе – у него!
В моём детстве всё было иначе. Мне говорили: знай своё место. Не в том смысле, что ты здесь последняя, а в том, что оценивай себя трезво, по заслугам. И я научилась не переоценивать себя. Но если была в чём-то лучшей, уверенно держала позицию.
Четырёхлетку Василий окончил в Клеймёновке. Школьной ребятни было немного, и классы спаривали: первый со вторым, третий с четвёртым. На всю школу один учитель. Им был Михаил Павлович Соснин, живущий в соседней Вихляевке. Уже с третьего класса учитель стал доверять самому грамотному ученику Васе Макееву проверять тетрадки малышей и даже одноклассников. Объяснял: «Двойку ставишь, если найдёшь больше семи ошибок». Макеев честно исполнял указание. Глянул Соснин, а двойки почти в каждой тетрадке. Ужаснулся: «Ты что же, балбес, натворил?! Кое-где надо было ошибки исправить и троечку натянуть».
С пятого класса клеймёновские ученики начинали ходить в вихляев-скую восьмилетку. По просёлку – 6 км, через лес – 4. Чтобы не было скучно идти, Вася вслух сочинял считалки и частушки. Одну я запомнила.
На лугу сидит Лука,
На Луке висит рука,
На руке висит рукав,
Ты остался в дураках!
Когда Михаил Павлович вышел на пенсию, бывшие клеймёновские ученики, добравшись до Вихляевки, оставляли в его дворе свои велосипеды. Забавная картинка – весь двор в велосипедах!
Однажды вихляевские пацаны наскочили на клеймёновских, завязалась потасовка, но силы были не равны. Михаил Павлович выскочил с бадиком и разогнал забияк, защищая своих подопечных.
На селе всегда была проблема с учительскими кадрами. Василий рассказывал, что немецкий язык у них преподавал простой хуторской казак, побывавший в немецком плену. Кто-то из ребят спросил его: «А как по-немецки будет окунь?» И тот не растерялся: «Чекомас!» Озорники тут же приклеили ему прозвище – Чекомас. Тем он и запомнился.
