Погоня продолжалась сутки. Ночь исполнилась автоматически, не извлекая души из трепета. Движилось всякую секунду, обрезая омертвевшую ткань посторонних мыслей. В ноздрях стоял щекотливо-алчный аромат воды, от которого некуда было деться, а только – спешить за ним. Близость соперников не дозволяла расслабления, протянутая по стрежени голым нервом. В то же время вещественная действительность, вплоть до собственных рук, казалась отдалена и только снилась. Диалоги были пересыпаны колкою злостью.
Мало, что Дёмины постоянно убегали, ещё и сзади никак не хотели отставать. Заканчивая длинную прямую, которою река текла по дну сужающегося каньона, Белов встал и, приложив ладонь козырьком, с удивлением увидел, что за ним далёкой россыпью следуют сразу три лодки. А у него заново заболели плечи, боль ещё не взыграла, но тяжело накапливалась, и всё чаще приходилось пропускать такт, откидывая локти за спину.
Зуев работал машиной, и по спине нельзя было понять, насколько он устал, только рыжая майка раскраснелась потом.
Так могло бы длиться долго: погоня вроде бы уже застыла злокачественной стабильностью; но Дёмины, в свою очередь, нагнали первый экипаж. И всё затормозилось.
Пройдя цепочкою перекатов, гонщики вылетели на долговодье. Завидев так близко обоих лидеров, Зуев взбурлил, но Белов вдруг вовсе перестал грести. Этот-то кусок и так был в кармане. Суть заключалась в другом.
Зуев наклонился и по локоть сунул обе руки в воду. Потом с шумом, внушая маске кожи облегчение, умылся.
Река гудела, предчувствуя страдание. Шов каньона почти сросся. Стеною надвигался порог, поверху которого в пенке облачков скользил свинцово-серебряный замок. Под ним, в спрятанной от глаз глубине, надрывно выло.
Дёмины медленно двигались под левым берегом. Микипорис с Кравченко, наоборот, заходили вправо в какие-то сомнительные эволюции. Они поменялись местами, и теперь из-за спины двухметрового Кравченко широкоплечий, но приземистый Микипорис с будто негнущейся шеей на каждый гребок выкачивал туловище, – и лодка чуть рыскала. Впрочем, они тоже утишали.
В этом месте река в короткой бушующей горловине сужалась вдесятеро и пятиметровым потоком огибала отвесный скальный массив левого берега. Справа берег был положе и весь рассыпан валунами самых удивительных подобий и изрезов. Иные были обточены докругла, будто гигантские мячи, другие, извиваясь дельфинами, тянули туповатые губы к недосягаемо-близкой воде, а истуканы, монолиты которых достигали многоэтажных сравнений, со скоростью фантазии оборотнями чередовали обличья, устраивая боковому вниманию летящих мимо гребцов вычурно-мёртвый спектакль.
Выходной коридор, чем ближе, казался геометрически правильным и вовсе не страшным. Синий крест, стоящий на карте, в принципе, требовал просмотра, но, по длине порога, это могло бы отнять и полчаса. С другой стороны, достаточно вынырнуть какому-нибудь зубцу – и это был бы уже чёрный крест.
Белов, отдыхая, ощущал, что руки его не расслаблены, а покрыты мелкой отвратительной дрожью. Это была реакция усталости, опустошающая внутреннее спокойствие, но не с примесью ли страха… Он глубоко подышал, стараясь сбросить дрожь, и решил, что ни за что не пойдёт в порог первым. Что-то там таилось, что знали братья, – иначе о чём же была эта игра?
Передние почти остановились. Судя по раскладу, эти две лодки всю гонку держались где-то рядом, и между ними сложилось что-то витиеватое и прочное. Задний из Дёминых мельком глянул назад, кивнул привет и осторожно двинул веслом. Микипорис сбоку подбирался к горловине порога. Белов шуршащей лентой предположения развалил плотно смотанные минувшие дни. Возможно, на такой переменчивой, разноблещущей дистанции оба экипажа, вместо работы в отрыв, предпочитали сдерживать и осаживать друг друга, подстерегая единственный момент, но самый верный.
