– А того, что пахать надо, чем говорить, – сквозь зубы просвистел Микипорис. В нём что-то бешено ворочалось.
– Так вот, – наобум обрадовался Кравченко.
– И не таквоткать, а на пороге надо было! Сам не можешь думать – сиди и жди!
– Сашок, вы сейчас два раза чуть не урылись, – попытался смягчить Белов. – Если б Валька не выдернул… Не пацан ведь, всё взбрыкивать.
– Ну, чуть не считается, – сказал Кравченко, доверчиво улыбаясь собственным словам. – Чуть по-зырянски это вроде целый чекмос выходит.
– Хорош базар! – прикрикнул Микипорис, заметно сдерживаясь что-то вспылить и Белову.
– Ну, чекмосьте, только без буйства, – Белов развёл байдарки и вполголоса сказал Зуеву: – вот Валька человек. Болен патологической необидчивостью.
– За что и страдает…
– За то. Ему бы злости – цены бы не было. А то этакая сажень, а в самой заварушке вечно с ним что-нибудь. Так что Сашка, может, и правильно его заводит, да себя б не спалил…
– Да, нравы-то гладкостью не отличаются…
– Люди… – неохотно выговорил Белов.
Зуев вблизи наблюдал работу этой пары. Выглядела она грубовато, но изумительно мощно. По разнице в руках и темпераменте, Микипорису, сидя сзади, неловко было вкладываться в длинные, проглублённые гребки Кравченко, отчего ощущался шероховатый люфт, и порой он просто передёргивал, брэвируя. Однако, когда плечевой маховик раскручивался, а тут-то в силе Микипорис напарнику не уступал, и байдарка начинала нервно выпрыгивать из воды, – погрешности сливались, и подавляюще казалось, что какой-то четырёхластый дьявол протаранивает реку. Правда, они часто разваливались в ритме – и всё же усреднённой мощностью хода, пожалуй, единственные в гонке, превосходили Зуева, который с далёким паническим предчувствием воображал, как с ними будет справляться на чистой воде. Видимо, шансы были, если Микипорис нервничал и плёл что-то странное. Зуеву, захотелось сейчас же, без отлагательств, схватиться с ними. Он потихоньку начал добавлять. Доказать себе свою силу – уже означало нащупать у соперников слабину.
Но те вскоре встали на обед, а минут через десять, заметив приютный мысок, и Дёмины.
– А мы? – спросил Зуев. – Что-то подсасывает…
– Деревенька тут на карте имеется, – ответил Белов. – Опять же, как в песне: Яблоневая. Думаю заглянуть, только жива ли…
Яблоневая была жива, хотя с реки в ней никакого движения не замечалось, а из дюжины набережных изб только в двух блестели окна.
Тропинкой среди лопухов Зуев выкарабкался наверх, где пылью извивалась улица. Где-то промычало. У взвившегося из черёмух колодезного журавля копошилось куриное семейство. Среди давно заброшенных дворов попадались крепкие дома с высокими заборами, только людей никого не было. Зуев походил, заглядывая в окна. Посреди улицы стояла ни к чему не относящаяся скамейка, приглашая к мечте или страданию. Тут его облаяла собака. На лай появилась румяная старушка в бойком голубом платке.
– Здравствуйте! – фальшиво обрадовался Зуев. – У вас не найдётся ли продуктов чего купить?
Она внимательно посмотрела на него – то ли сурово, то ли радушно – и спросила:
– Вы без дитёй?
– Нет, – удивился Зуев такому слову. – Мы… у нас, – попробовал он объяснить себя, – у нас соревнование…
– Ну, так нету же у меня ничего, – всплеснула руками старушка, потом, сложив их на животе, добавила: – огурцы одни, да с имя много ли наешь… Или разве сметанки возьмёте?
